раз безнадёжно пытаясь подстроиться под его широкий шаг.
– Вот так всю жизнь спешишь и спешишь, батюшка, – незлобиво ворчала на мужа. – Не угнаться за тобой, отец родной.
– Подрасти! – шутил по привычке священник, положив на плечи любимой женщины огромную ручищу. – Подрасти и уравняешься.
Заканчивали обед, как в дверь постучали.
– Петя? Пётр Пантелеевич Сидоркин? – перед батюшкой стоял бывший сокамерник по тюрьме сын председателя колхоза в Вишенках Пантелея Ивановича Петр.
– Ты ли это, сын мой? – вопрошал священник, глядя на исхудавшего, тощего, кожа да кости, молодого человека, который всячески поддерживал отца Василия когда-то в тюремной камере.
– Я, батюшка, я. Вы не ошиблись. Из тюрьмы сбежал.
Уже за столом, после тарелки наваристого борща, рассказал свою историю Петро Сидоркин.
Его освободили из тюрьмы вскоре после отца Василия, может, через месяц, не позднее. Отпустили без объяснений. Сказали: «На выход, с вещами!».
Домой в Слободу не поехал: и стыдно было смотреть землякам в глаза, и обида гложила, что когда-то исказили его слова о расстрелянном дяде, донесли. Хотя и вины за собой не чувствовал, но… не поехал. А сильней всего боялся за отца, Пантелея Ивановича, который в то время уже работал председателем колхоза в Вишенках: не навредить бы ему, младшей сестре Ольге, маме…
Остался в районе, устроился на работу золотарём, чистил общественные туалеты по ночам. А что делать? Деньги, что зарабатывал на чистке отхожих мест, не пахнут, а они ох как нужны были: ведь он к тому времени женился ещё до ареста. Один за другим родились двое ребятишек: сынишка и дочурка. Кормить надо, содержать семью надо, а на работу не принимают. Клеймо врага народа, куда деваться? Только в золотари. Пошёл. А до этого обежал не одно предприятие, и везде отказ. Вроде и рабочие нужны, и места есть, а руководитель в лучшем случае молча разведёт руками. В худшем – даже не разговаривали, сразу же указывали на дверь. Осталась единственная работа – чистить туалеты по ночам. Но ничего, смирился. А куда деваться? Сначала вроде как было трудно, гадко, стыдно, но потом привык. Человек ко всему привыкает.
Всё вроде наладилось, худо-бедно зажили семьёй, и тут вдруг приходят средь ночи опять! Прямо на работу!
– Да-а, НКВД – это ночная команда, – заметил отец Василий. – А дальше-то что? Что на сей раз?
– О – о, что дальше? – продолжил Петр. – Стыдно и обидно дальше, батюшка. Рассказывать стыдно, а мне пришлось пережить. А уж как обидно, так обидно, что не высказать, не выкричать.
Полгода назад, по весне, вёз золотарь Сидоркин содержимое туалетов. Дело уже ближе к утру. И надо было отвалиться заднему колесу от телеги с бочкой! И где?! На площади, напротив райкома ВКП (б)! А содержимое возьми да расплескайся! И прямо на мостовую! Немного, небольшое пятно, однако… Постовой милиционер заметил, учуял сразу и всё: под арест. Не дали даже забежать домой, сменить одежду. Так и пришлось первое время в камере
