слово взял Семён Васильевич Евдох. Как и положено, по завершении культурного мероприятия следует подбить итоги:
– Дамы и господа! Я вот что вам хочу сказать. Как невыносимо, когда холодные, самовлюбленные, абсолютно полые люди примазываются к мировой культуре! Нет, это не мои слова. Но очень кстати вспомнилось. Честно говоря, я бы тоже не стерпел. Да можно ли молчать, когда чуть ли не дословно списывают, когда заимствуют светлые идеи, когда воруют у тебя, по сути, самое дорогое, что ещё осталось в жизни – возможность писать то, что приходит в голову. Да что там говорить – грех, великий грех отбирать хлеб у тех, кто добывает его тяжким писательским трудом.
– Браво, мэтр, – поддержал патлатый мужик.
– Всё именно так, – подтвердила бритоголовая Эльза Карповна.
– И вот ещё что скажу, – продолжал Семён Васильевич. – Слава Богу, есть ещё у нас авторы, способные постичь суть происходящего в стране, дерзающие совершить гражданский подвиг ради своего народа. Честь и хвала им! – и уже под дружные овации: – Кстати, спешу вам сообщить, что госпожа Улючевская с романом «Сезан» вошла в шорт-лист литературной премии.
Да кто бы сомневался… Сегодня премию дадут роману о бомжах под названием «Сезан». Завтра «Эль Греко» обзовут поэму о путанах… Так и живём. Подумалось вот о чём. Неужто в литературе дела так плохи, что графомана превозносят до небес только за то, что он придерживается якобы прогрессивных взглядов, а сделанные второпях дневниковые записи называются романом?
И вот сижу на скамейке у пруда, раздумываю: стоит ли писать, если рассчитывать на эту вот читающую публику? А что мне остаётся? С другой стороны, если вдруг не повезёт, причина вроде бы ясна – читатель виноват. Дальше больше – оказывается, не тот народ, не та страна. И вообще, всё совсем не то – не то, что хочется. Однако нельзя же при каждой неудаче взять и поменять страну. Так только варежки весной меняют на перчатки.
IX
Честно говоря, ко времени последнего приезда в Москву роман я с Божьей помощью всё же написал. А что замыслено было на баррикадах, у гастронома на Смоленской, у пруда – так это осталось на потом. Надо же услышанное и увиденное сперва переварить, дождаться, когда в сознании возникнет некий образ. Правда, небольшую пьесу на эту тему я всё же предложил театру. Ну а пока, продолжая по ночам сторожить музей на Большой Садовой, пытаюсь протолкнуть роман в какой-нибудь журнал. В первом же через неделю получил отлуп. А вскоре отказы эти на меня посыпались, как дождь на путника, оставшегося без зонта. Нет, думаю, так не пойдёт. Что я им, пацан, чтобы бегать по редакциям! Сначала было решил пойти по адресу и дать кому-то в ухо… Но прежде, чем скандалить, полагалось бы спросить:
– А почему отвергаете будущего классика?
Вот с этим и пришёл. Маленькая комната, большую часть которой занимали огромный шкаф и письменный стол, по своему виду предметы вполне типичные для заводской бухгалтерии или судебной канцелярии. В этой убогой обстановке явно неуместным казался бронзовый канделябр, стоявший на столе
