душа, – ответил он, впадая в менторский тон. – Однако не вполне ясно, на чём основано сие утверждение.
– Ну как же, всякие там Писания… – промямлил я, не без веских причин полагая, что слово «священные» может только его раздражить. Или раздразнить.
– Какие именно, не затруднишься мне объяснить? Лично мне внушали, что у Всевышнего не хватает подарков на всех. Тем более никто из гоев, да и из народа Книги, пожалуй, не хочет получить душу, хотя бы однажды употреблённую в дело. То бишь реинкарнированную. Оттого и рождаются люди куда худшие, чем скот, который в качестве душевого вместилища в принципе не используется. А количество эрегированных сапиенсов поистине ужасает. «Плодитесь, размножайтесь и наполняйте землю». Хм. Восемь миллиардов человек – это даже не «плодитесь», это гораздо хуже. Типа «…и не позволяйте никому другому делать то же самое». Что скажешь на это?
– Ничего, если разрешите. Как-то отвык от непотребных слов.
– И от вечных истин?
– К вечным истинам я как раз отношусь с уважением. Иногда вообще с пиететом.
– По-прежнему дерзок, – комментировал он с неким удовлетворением в голосе. – И необуздан. Форменный злостный еретик. Что ж…
Он повернулся было уходить, но передумал. Мимоходом отворил портал здешнего архива и вынес оттуда один из «лепестков», что валялись у порога. Это оказался клавесин, а может быть, челеста или даже фисгармония. Не разбираюсь в таких делах, но тягучий звук слегка расстроенного инструмента явственно напомнил мне органную музыку, которую я слушал накануне Событий в костёле святого Людовика.
Волк Амадей тем временем играл нечто, похожее на шум ливня и вой ветра, пригибающего к самой земле колосья, поникшие от влаги. Казалось, они оба, и мой темный ангел, и его клавир, говорили: «Цивилизация – это наработка на Суд. Разве ты не слышал такого? – пели трубы и струны. – Вы обречены, а спасение… Неоткуда ему прийти. Плачь, плачь, земля…» Звуки отдавались под сводами гулким раскатом грома и вновь сникали, точно сломленный стебель травы. Кажется, я плакал тоже. Хотя что за чушь – с чего бы это?
Хельмут явился под утро – почти сразу, как Вольф Амадей ушел сам и укатил свою шарманку на колесиках. Разумеется, мой шеф был в куртке, повёрнутой на красное. Этакий компас моих испытаний.
– Ну, держись, – проговорил он. – Что-то такое они все в тебе углядели – скверней не придумаешь. Разнюнился, говорят, и впал в слезливый пафос.
– Он мне втирал, что все достижения человечества…
– Пыль на ветру и зыблемый бурей тростник. Мыслящий. Да брось! Уж он такой, этот музыкодел. Талантлив до гениальности, однако сквернословить умеет не хуже, чем играть.
– То-то он меня побуждал к состязанию.
– А ты не поддался? Зря, парень. Не так обидно сейчас было бы. Вставай, однако, и пойдем потихоньку.
В помещении, куда он меня приволок – ходить я мог с известным трудом и только враскоряку – пол был оранжевый и в середине как-то странно мерцал и переливался.
