когда мысль об этом стала прямо-таки невыносима, перед моими глазами неким вывернутым наизнанку утешением встала курьезная картинка: два намертво стиснутых кулачка с большими пальцами, азартно выкинутыми под прямым углом.
II. Успение Торригаля
«О Дюрандаль, булатный меч мой светлый,
В чью рукоять святыни встарь я вделал:
В ней кровь Василья, зуб Петра нетленный,
Власы Дениса, божья человека,
Обрывок риз Марии-приснодевы.
Да не послужит сталь твоя неверным,
Пусть трус тебя вовеки не наденет!»
Некоторое время я стоял как обухом ударенный.
Потом зажал в кулаке подарок Гиты и хотел было – не понимаю сейчас – то ли выбросить его, то ли убрать подальше. Но повинуясь некоему наитию, на мгновение приложил к щеке и надел гайтан через голову.
И пошагал дальше.
Страшно мне не было. Ночь – наша верная служанка, а люди суеверны, им редко хватает куражу для того, чтобы напасть на палача. Считается, что все мы отменные бойцы, хотя вот это уж неверно: приемы владения клинком у нас иные, чем у меченосных рыцарей. Однако в рукопашном бою не всякий выстоит перед одним из нас – закаленные мышцы, умение сжать в кулак волю и чёткое понимание истоков боли и смерти дают нам ощутимый выигрыш.
Тем более мне. Отныне я обречен выигрывать, ибо потерял даже то, чего никогда не имел.
Полная луна освещала узкую тропу сверху, пробираясь, как и я, своими потаенными путями меж тонких облаков. Четкий ритм шагов убаюкивал горькие мысли.
Вдруг – уже почти на подходе к Вольному Дому, – меня окликнули из-за древесного ствола:
– Хельмут! Постой!
Это был дед. Грузный, темный, даже во тьме легко узнаваемый и совсем незнакомый.
– Так и знал, что здесь тебя перехвачу, – говорил Рутгер с легкой одышкой. – Кроме тебя и меня, никто ее не знает, этой моховой стежки.
– Перехватишь?
– Ну да. Слушай, тебе домой нельзя. Они тебя с раннего вечера сторожат. Моя удача – думали, я мальчишку быстроногого вышлю. А я сам.
– Кто – они?
– Сьер Филипп и стражники из магистрата. С ними колдун, знаешь, из тех – рутенских меканикусов.
Это из-за Гиты. Из-за того, что я в ней угадал. Но как…
– Говори подробнее, дед. Мальчик сделал то, что я просил, – ну, с той грязной ветошью в бане?
– Дурак ты. Это было не в тряпье, а в теле. И семя, и завязь. Ох, ну какого святого хрена тебе понадобилось брюхатить сэнию Марджан? В тебя что, за всю твою поганскую жизнь не вложили тех понятий, что беременную казнить уж никак не положено?
– Она знала, – ответил я почти спокойно. – Я – нет.
Мне сразу стало как-то без разницы.
– Этот Филипп, он что – думал, я их рутенские проблемы в белых лайковых перчатках решать буду?
– Не ведаю, что
