кожу перешли все побои пьяных мужей со всех унижаемых женщин на свете, все раковые опухоли в госпиталях.
Эгоцентризм, сидящий внутри даже лучших из нас, мешает нам быть настолько болеприимными, чтобы все это вместить в нашу душу. Но мы напрасно этого страшимся, ибо нам тогда стало бы труднее, но и легче жить. Ведь совесть наша стала бы тем чище, чем больше она беспокоилась бы о других.
Телевизионный экран становится тем подносом, на котором нам ежедневно подносят меню из человеческих страданий. На одном ТВ в воздух взлетают взорванные прохожие в Тель-Авиве, на втором палестинские дети в Газе швыряют камнями в израильских солдат, на третьем израильские ракеты летят в палестинских детей, на четвертом полицейские избивают дубинками афро-американцев в США, на четвертом мы видим эфиопских детей с животами, вздутыми от голода, на пятом сомалийских пиратов, захватывающих мирные суда, на шестом русские дальнобойщики перекрывают дороги, протестуя против дорожного бандитизма.
Мы видим сегодня на апокалиптических экранах то, что перечислять даже тошно, что складывается в угрожающую мозаику, надвигающуюся со стен наших собственных жилищ на человечество как реальная угроза пока еще холодной Третьей мировой войны, опять расколовшей нас гигантским айсбергом. Одно движение, и чьи-то страдания будут переключены на развлечения. Телевидение – это самообман. Оно помогает нам чувствовать, что мы участники истории. А на самом деле мы лишь потребители визуальных иллюзий с телеэкрана. Слишком просто выключить на нем наш ежедневно наблюдаемый позор взаимоуничтожения и запить его джин-тоником.
Однажды даже Сталин, празднуя победу над фашизмом, нашел в себе мужество признать, что народ вырвал эту победу, несмотря на несправедливости, допущенные перед войной. Он первый и единственный раз в жизни покаялся, что всячески замалчивают нынешние коммунисты-капиталисты и ни разу не покаялись от имени всей своей партии. Но он покаялся слишком коротко. Это было, может быть, самое короткое покаяние. Сталин перечеркнул свой стыд отсутствием истинной просьбы о прощении на коленях.
Сахаров, когда изобрел водородную бомбу, пытался объяснить Хрущеву, что ее существования достаточно для того, чтобы Трумэн не продолжил экспериментировать со следующей американской бомбой. Великий ученый считал своей обязанностью предупредить правительство о том, чтобы советскую водородную бомбу не испытывали на полигоне, потому что заранее трудно будет предугадать последствия.
Сахаров старался вложить разум и осторожность в мозг диктатуры навсегда. Не получилось. Хрущев на него только накричал, когда он предложил отменить первую рискованную пробу. Лишь очень немногие поддержали Сахарова. Бессмысленно много погибло людей при испытании. Исповеди всегда бывали наказаны теми, чья главная забота – скрывать свои мысли. Но самый болезненный секрет был в том, что у них не было души, куда можно было бы прятать секреты. Самые опасные политики – это те, чьи личные секреты становятся
