собой и миром целым.И глядели девочки на свечи
и в неверном пламени дрожащем
видели загадочные встречи,
слышали заманчивые речи.
Девочкам надеяться пристало.
Время обмануться не настало,
но, как будто их судьба, за ними
позади шли женщины устало.
Позади шли женщины – все в черном —
и держали свечи тоже крепко.
Шли тяжелым шагом удрученным,
полные обманом уличенным.
И глядели женщины на свечи
и в неверном пламени дрожащем
видели детей худые плечи,
слышали мужей тупые речи.
Шли все вместе, улицы минуя,
матерью мадонну именуя,
и несли мадонну на носилках,
будто бы стоячую больную.
И мадонна, видимо, болела
равно и за девочек и женщин,
но мадонна, видимо, велела,
чтобы был такой порядок вечен.
Я смотрел, идя с мадонной рядом
ни светло, ни горестно на свечи,
а каким-то двуединым взглядом,
полным и надеждою и ядом.
Так вот и живу – необрученным
и уже навеки обреченным
где-то между девочками в белом
и седыми женщинами в черном.
Ритмы Рима
Вставайте,
гигантским будильником Рим тарахтит у виска.
Взбивайте
шипящую пену пушистым хвостом помазка.
И – к Риму!
Отдайтесь рассветному стуку его башмаков, молотков
и крику
молочниц, газетчиков, пекарей, зеленщиков.
Монашки,
хрустя белокрыльем крахмальным, гуськом семенят.
Медяшки
в их глиняных кружках, взывая к прохожим, звенят.
Путаны
идут с профилактики прямо – молиться в собор.
Пузаны
в кафе обсуждают, как вылечить лучше запор.
Монисты
бренчат на цыганках у выставки «Супер-поп-арт».
Министры
летят в «мерседесах». Ладони – в мозолях от карт.
Ладони
в рабочих мозолях – плывут и не ждут ничего.
Лимоны
и люди в Италии стоят дешевле всего.
Куда вы
спешите, все люди? Куда вы ползете, куда,
удавы
брандспойтов, где буйно играет, как мышцы, вода?
Все – к Риму,
как будто бы к храму, где вам отпущенье дадут,
и к рынку,
где, может, вас купят, а может быть, и продадут.
Урвал бы
я опыта Рима, чтоб в жизни потом не пропасть.
Украл бы
чуть-чуть его ритма, – да нет, не урвать, не украсть.
Есть Римы,
а Рима, наверное, просто физически нет.
Есть ритмы —
нет общего ритма, и в этом-то улиц секрет.
Но буду
старьевщиком лоскутов Рима, что порваны им.
Набухну,
как будто бы губка, всосавшая порами Рим.
До ночи
подслушивать стану, – и, ночью, конечно, не спя,
доносчик
всему человечеству, Рим, на тебя
