учителя», «хамила на уроке английского» и даже «демонстрировала асоциальное поведение». Лу все это зачитывала вслух телефонным подругам, смеясь и прихлебывая разбавленный вишневым соком коньячок.
Впервые асоциальное поведение было продемонстрировано мною еще самым первым школьным сентябрем. Лу пришлось купить мне школьную форму – обычную советскую школьную форму: коричневое платье и два фартучка, повседневный черный и нарядный белый, с пошленькими кружевными тесемочками.
Платье было еще куда ни шло, но фартук меня оскорбил. В первый же день я скомкала его и убрала в портфель. А поскольку школа была строгих правил, уже через несколько минут после этого диссидентского акта я была задержана дежурной по коридору – остроносой старшеклассницей с красной повязкой на рукаве.
– Девочка, где твой фартук? – тоном энкавэдэшника, допрашивающего троцкиста, спросила она.
В свои семь с небольшим я еще не овладела искусством плетения лжи, так что среди моих пороков была патологическая честность дурака.
– В портфеле, – бесхитростно призналась я. – Я это носить не буду.
– Ты думаешь, что здесь дом моделей?! – возмутилась дежурная.
– Нет. Но я думаю, что я советская школьница. А вовсе не горничная и не хозяюшка на кухне.
В планы (или навыки?) старшеклассницы не входило ведение спора с мелкой соплей вроде меня, поэтому я была схвачена за локоток и сопровождена в директорский кабинет, где мне прочитали лаконичную лекцию о том, что желание выделиться по своей сути буржуазно, а значит, не украшает советского человека. Меня заставили надеть измятый фартук, самолюбие мое было больно задето, и я нашла укромный уголок, чтобы поплакать в одиночестве, – физкультурную раздевалку.
Там я и познакомилась с той, кто на все десять школьных лет стал моей школьной подругой. Лекой.
Лека тоже пришла в раздевалку плакать, но причина ее скорби была иной.
Некий Паша Скворцов из первого «А» назвал ее «жирной свиньей», громко, с обидным смешком. Весь класс это слышал, и все сочли шутку удачной, тем более что у Леки и правда был лишний вес. Рыжая, рослая, с круглым, как оладушек, красным от смущения лицом, она сидела на скамеечке и утирала сопли кружевными манжетами. Увидев меня, она закрыла лицо рукавом. Бедный загнанный зверек, ей показалось, что я пришла насладиться ее позором.
Я села рядом и погладила ее по нечесаным волосам. Лека была неряхой – ладони перепачканы чернилами, толстая коса в вечных колтунах, дешевые колготки собраны «гармошкой».
– Эй, ну ты чего. Они же просто уроды. Разве ты сама не видишь?
– Вижу, – буркнула Лека. – А ты чего пришла?
– Плакать, – вздохнула я. – Меня унизили.
Лека мгновенно забыла о собственном горе. Я рассказала ей о фартуке.
– Ну ты и дуууура, – почти восхищенно протянула она.
Подружились
