вы будете вашей загранпоездке! Не рады, не рады! Жизнь для нас – только в Здании! За Ним – смерть! – Стеклограф безвольно опустился на пол и залился разноцветными слезами. Из глаз вытекали тушь, гуашь и акварель. Он шмыгал носом и плакал навзрыд. Марлевый компресс съехал набок.
– Нет никого! Никого нет!.. – причитал Стеклограф, утираясь вельветовым рукавом.
Флёр поднялся.
– Где-то я подобное уже слышал. Но, послушайте, – ему вдруг стало жаль этого сумасшедшего художника-кутюрье-make-up’щика, – мы же…
– Мы?! Мы?! – перебив Флёра, взвыл Стеклограф и забился в истерике. – Да наше право на жизнь грифеля ломаного не стоит!.. Все это подергивание ниточек!
Только тут Флёр заметил, что у Стеклографа в районе пупка находится «серебряная» фосфоресцирующая нить, по форме напоминающая кисточку-торчун. Стеклограф поймал взгляд командируемого и, будто читая его мысли, гаркнул:
– И стоит ее порвать, как все – нам конец! – И попытался рвануть «серебряную» нить. Но рука отчего-то, словно через неосязаемый луч, прошла насквозь, нисколько ее не повредив. – Кошмар… Никакого права выбора. – Стеклограф поднялся и, всхлипывая, подошел к треножнику с мольбертом. Снял с него костюм, вытер слезы и произнес: – Облачайтесь.
– Позвольте, но у него же нет, как бы это точнее выразиться, тыла, что ли…
– Натягивайте, натягивайте, – трагически молвил Стеклограф, истекая краской. – Там вам и фасад не понадобится. Собственно, ладно. – Он перенес костюм на холст, перевернул и заляпал беспорядочными мазками.
– А майка с орнаментом, а лепесток?
– Всё внутри. Одевать сразу. Вливайтесь, – вновь сняв костюм с холста, велел Стеклограф.
Флёр взмыл, съежился и просочился в воротничок рубашки.
– Тогда зачем все это? – оторопел он, повязывая галстук с рыбкой.
– Циркуляры не обсуждаются, циркуляры исполняются. Дайте-ка я вам обувку нарисую. – Стеклограф вытащил из нагрудного кармашка пиджака цветные карандаши, нарисовал на прозрачной щиколотке носки, на ступне – подошву, а на подъеме – шнурки. Остаток ноги заретушировал малиновым. Затем взял двойной флакон с лимонным одеколоном в одной части и лаком-закрепителем в другой, нажал несколько раз на сдвоенный пульверизатор и обпшикал Флёра с ног до головы. Развернув пульверизатор одеколонной клизмочкой, прыснул себе в рот.
– Для куражу, – всхлипывая, пояснил он и отошел в сторону. С сомнением посмотрел на правую брючину, вернулся и просто вытянул ее руками. Критически оглядел Флёра. – Не жмут штиблетики?
– Смеетесь, что ли? Как они жать-то могут? А вот костюмчик…
– В плечиках? Так я и думал.
Флёр утвердительно кивнул. Стеклограф подхватил сантиметр, взял иглу, наперсток, измерил и вновь прослезил:
– Ничем не могу помочь. Извините, у меня серый колер закончился.
– Слушайте,
