– все равно не сумел бы сделать это как надо, – только это оказалось что-то совершенно особенное, и он был прекрасен! Я мог это видеть. Это был дом, которым человек мог гордиться, гордиться, показывая его другим, гордиться, глядя на него без посторонних, гордиться, живя в нем… может, с кем-то, очень подходящим. И тогда, неожиданно, Сантоникс сказал мне:
– А знаешь, я мог бы построить дом тебе. Я бы знал, какой дом тебе хочется.
– Да я и сам не знал бы, – честно признался я, покачав головой.
– Вероятней всего, ты сам правда не знал бы. А я знал бы – за тебя. Жаль, тысячу раз жаль, что у тебя на это денег нет.
– И никогда не будет, – сказал я.
– Не говори так, – возразил Сантоникс. – Родиться в бедности вовсе не значит в бедности остаться. Деньги – удивительная штука. Они идут туда, где они желанны.
– Я не очень сметлив.
– Тебе честолюбия не хватает. Честолюбие в тебе еще не проснулось, но, знаешь, оно в тебе есть.
– Ох, ладно, – откликнулся я. – Когда-нибудь, когда я разбужу свое честолюбие и обзаведусь деньгами, я явлюсь к тебе и скажу: «Построй мне дом!»
Тут он вздохнул. Потом сказал:
– Я не могу ждать… Нет. Не могу позволить себе ждать. У меня остается мало времени. Еще один дом. Или два дома. Не больше. Не хочется умирать молодым… Но иногда приходится. На самом деле, думаю, это не так уж важно.
– Придется мне поскорей разбудить свое честолюбие.
– Нет, – не согласился Сантоникс. – Ты здоров. Ты хорошо проводишь время. Не меняй свою жизнь.
– Да я не смог бы, даже если б попытался.
Тогда я считал, что это так и есть. Мне нравилось, как я живу, я хорошо проводил время, и со здоровьем у меня всегда было все в порядке. Мне пришлось возить уйму людей, которые много и усердно работали, заработали уйму денег, а к ним в придачу язву желудка и коронарный тромбоз и кучу других проблем из-за этой усердной работы. Я мог работать не хуже других, ну и что в результате? А честолюбия у меня не было, или мне казалось, что у меня его нет. У Сантоникса-то, я думаю, оно было. Я мог видеть, как проектирование домов, их строительство, вычерчивание планов и всякие другие вещи, которые мне не вполне были понятны, буквально вытягивали из него это его честолюбие. Ну, начать с того, что он ведь не был физически сильным человеком. У меня зародилась такая несусветная идея, что он просто убивает себя раньше времени, вкладывая столько труда, чтобы подстегнуть это свое честолюбие. Я не хотел так работать. И всё тут. Я не доверял работе, не любил работу. Я считал, что это самое худшее из всего, что человеческий род для себя, к сожалению, изобрел.
О Сантониксе я думал очень часто. Он, кажется, сумел заинтриговать меня больше, чем кто-либо другой из тех, кого я знал. Одна из самых странных вещей в жизни, как мне думается, – то, что человеку запоминается. Мне кажется, человек выбирает, что ему запомнить. Что-то в нем, должно быть, выбирает. Сантоникс и его дом стали одной из таких вещей, и картина на Бонд-стрит,
