и я задал вопрос:
– Как же я смогу там оказаться, если заперт до конца дней в темнице?
– Испытав боль, ты сможешь покинуть темницу. Не навсегда, но на время и с обязательством снова сюда вернуться.
– Мне не выйти отсюда. Только могильщики вынесут. Плоть моя уже умерла и не способна испытывать боль. Однако ты ранишь мне душу соблазнительными речами.
– Соблазн оказаться в аду? Это ново!
Мне показалось или вправду собеседник посмеивается надо мной? О, смирение, почто ты покинуло меня, уступив место греховному гневу, который сродни еще более пагубной гордыне? Так или иначе, от гнева кулаки мои сами собой сжались. Ощутив боль, я несколько раз сжимал и разжимал ладони. Овес! Я сжимал свою пищу в горсти. Твердые зерна впились в ладонь. Я испытывал боль, значит, я еще жив. Обессиленный, я улегся на каменный пол. Еще не лучше! Холодный камень стал вытягивать из моего тела последнее тепло жизни. Я жестоко мерз, но подняться не получалось. Простое действие – сжимание и размыкание горсти – лишило меня остатка сил. Стены моего колодца-темницы поглотила чернота, сменившая сразу ярким светом. Тщедушный мой мирок расступился и, почувствовав в мышцах прежнюю силу, я, с неожиданной для себя самого легкостью, поднялся на ноги.
Часть 1. Комья праха
Глава 1
Я помню страшный грохот. Обычное противотанковое 37-мимиллиметровое орудие колотило по нашей броне не меньше получаса и все впустую. Снаряды отскакивали от нас, как лесные орешки от обрезной доски. Но внутри машины стоял ужасный гул. Через несколько минут (а может быть, минуло и полчаса) я быстро потерял контроль над временем – все мы перестали что-либо слышать, даже уханье собственной 76-миллиметровой пушки. Я вертел и тряс головой, тер лицо грязными ладонями. Наверное, я тоже стал похож на черта, как старшина Салко, чье покрытое копотью лицо время от времени возникало передо мной. Салко скалил железные зубы, что-то кричал мне. Я научился «читать» его призывы по артикуляции губ не сразу, а после того как он стал выкрикивать совсем уж предательские призывы. «Мы больше не выдержим!.. Кривошипов и Авильченко убиты… Надо сдаваться, командир!» – «прочел» я по его губам, когда на фашистской батарее наступила заминка с боекомплектом. Это обстоятельство позволило нам с Салко перевести дух.
– Ты кровишь, командир, – беззвучно произнес Салко. – Ранен в ногу. Посмотри на штанину. Давай перевяжу.
Только тогда я почувствовал, как под ногами хлюпает неизвестного происхождения жижа. Только тогда я понял, что к пороховой вони прибавился иной, сладковатый запашок – так пахнет разорванная плоть. Пока Салко суетливо перетягивал мне ногу жгутом – наверное, кровотечение действительно было сильным, – я сидел неподвижно, прижавшись лбом к налобнику прицела. Минута относительного покоя позволила мне оценить обстановку. Кривошипов действительно мертв, в этом нет никаких сомнений. Его тело завалилось на бок, голова неестественно вывернулась, шлем съехал на лицо. Ран не видно, но он мертв – невозможно так долго находиться внутри гудящего колокола и никак не реагировать
