дыма ботинки торчат. Одни ботинки – и все. Больше ничего не различить.
– Сегодня у нас заседает плановый отдел тралового флота.
– Неужто все трескоеды в этой бочке поместились? – удивился Суханов.
– Могу вам в уголочке поставить отдельный столик, – сказал Володя.
– Спасибо, Володя, только… – отказался Суханов. – У нас разные круги общения. – Суханов вежливо приподнял фуражку, откланялся и двинулся дальше.
Надо было отходить на запасные позиции – в кафе «Театральное», со дня своего основания облюбованное моряками и никакого отношения ни к театру, ни к ВТО не имеющее. В это кафе Суханов возвращался как в собственную молодость – почему-то щемило душу, делалось тревожно, сладко, такое ощущение, будто он нашел смятый затерханный рубль на пыльной дороге и, немой от счастья и предчувствия чего-то очень хорошего, помчался покупать на этот рубль мороженое. В «Театральном» Суханова тоже знали. Но знали не так, как во «Фрегате» – там к нему относились с почтением и непонятной робостью, а здесь любили. Всегда можно было потребовать салат из свежих огурцов, хороший кусок мяса и провести очистительную беседу с уборщицей Нюрой – бывшей сектанткой, а ныне полноправным членом профсоюза, трудящимся человеком. Нюра разуверилась в Боге и, чтобы хоть как-то удержаться на плаву – без бога образовалась пустота и мир полетел в тартарары, – начала пить. Пила она по-черному, как иногда пьют опустившиеся мужики, только мужики, в отличие от нее, хмелели, а Нюра нет, потом это ей надоело, она купила джинсовый костюм, вернулась к Богу и пошла работать уборщицей в кафе.
Кроме Нюры в «Театральном» работала еще официантка Неля – тоненькая, гибкая, как былка на ветру, с большими, светящимися изнутри глазами и узким изящным лицом. Неля писала стихи и занималась творчеством в литературном объединении.
Когда Суханов возвращался домой, на землю, то из Баренцева моря давал радиограмму друзьям: «Буду Мурманске шесть часов вечера Встреча шесть тридцать кафе «Театральное», – и не заходя домой, двигался в кафе. Там уже ждали друзья. А что ждало его дома? Неухоженная пыльная мебель, прошлогодний морской календарь, паутина, свисающая с потолка, и стены, на которых расписывался, рисовал каких-нибудь чертиков всякий, кто приходил в гости. Еще там была убогая посуда – две тарелки, два стакана и одна кружка, старое кресло, неубранная кровать и выключенный холодильник.
С тех пор, как от него ушла Ирина, он не мог воспринимать собственное жилье, как жилье, где можно укрыться, отдохнуть, прийти в себя, успокоить расшатавшиеся нервы, подлечить сердце и дать затянуться ранам и порезам; приходил в квартиру и с тоской оглядывал замусоренный пол, исчерканные стены, морщился от того, что где-то глубоко внутри у него возникал стон, медленно полз вверх, к глотке, норовя выскользнуть наружу, Суханов сглатывал что-то горькое, загоняя стон внутрь, кадык у него на шее беспокойно дергался, подпрыгивал – он понимал, что эту квартиру надо бы обменять, получить другую, где-нибудь в районе Колонизации или Долины уюта,
