купцы останавливались на постой, то не было недостатка в зеваках, специально приходивших в трактир поглазеть и послушать из уст странников завораживающие рассказы о далёких и чудных странах.
В те далёкие годы Джуниф был ещё достаточно юн, и будучи, как все дети, любопытным от природы, обожал послушать байки «бродяг» – именно так величал странников его достопочтимый родитель, никогда искренне не понимавший, а потому и недолюбливавший этих людей, хотя именно они приносили заведению львиную долю прибыли. И, надо отметить, спустя годы наш Джуниф недалеко в этом ушёл от своего папаши. Давно поросли быльём все детские восторги, а следом за ними канула в лету юношеская романтика (поэтому, наверно, он до сей поры даже не женился), оставив в душе место только для любви к покою и комфорту и, разумеется, к деньгам, благодаря которым, в первую очередь, этот благочинный образ жизни и создаётся.
И вот пришло его время! Он сумел оседлать своего золотого конька. Денежки ручьём потекли в его карманы, а потому и настроение толстяка уже с самого утра было самым радужным. И единственное неудобство доставил ему только Александр, который наотрез отказывался встать и выйти на обозрение страждущей зрелища публики, обосновывая сие, судя по жестикуляции и виду, весьма препоганейшим самочувствием.
С этой проблемой хитроумный трактирщик рассчитывал справиться быстро, преподнеся страждущему прямо в постель чашу вина, да не тут-то было! Наш герой и смотреть не хотел в сторону сосуда с напитком.
Он действительно чувствовал себя очень скверно. Выпитое накануне оказало на него, непривыкшего к столь обильным возлияниям, тлетворное воздействие. Всё тело саднило, как после тяжкого изнурительного труда, во рту пересохло, а голова, при малейшей попытке просто пошевелиться, гудела подобно медному колоколу, по которому двинули кувалдой.
– Смилуйся над несчастным трактирщиком, господин Алет! Они же, кровопийцы, разорвут меня в клочья, если вы сию минуту не покажетесь им! – Умолял толстяк, ползая на четвереньках перед ложем, на котором возлежал и тихо постанывал едва живой «преемник Олайры». Тот приблизительно представлял, о чём его просят, но даже если бы полностью владел местным языком, всё равно сил для разговора у него не было.
– Оставьте же вы меня все в покое! – с трудом выдавливал он из себя в ответ, пряча помятое лицо в не менее мятую подушку.
Но его стенания, смысл которых при незнании языка был так же понятен трактирщику, не останавливали последнего. Джуниф продолжал ползать на карачках, взывая к страдальцу, но при этом не забыл затворить дверь на щеколду, чтобы никто из прислуги, не ровён час, случайно не увидел его унизительной позы.
– Ох, что делать мне, горемычному! Ох, устроят они, подлецы, погром! Пусть господин Алет выйдет к ним хоть ненадолго, пусть покажется. Тогда, быть может, злая чернь оставит нас всех в покое…
Наш герой, с большим неудовольствием выслушивавший эти тирады, вдруг поймал себя на мысли,
