когда в сорок лет он познакомился с двадцатилетней сестрой Рудольфа Гесса Маргаритой. Их связывало все: страсть, преданность друг другу, равенство интеллектов, круг общения, дети. Все, кроме убеждений. Он оставался душою национал-социализма; она – коммунистом в душе.
Зная это, Гитлер отправил его 21 апреля 1945 приказом из бункера в Баварию «на укрепление обороны». Впавший в безумие фюрер упорно отказывался понимать, что всему пришел конец…
Лей повесился на канализационной трубе в своей камере в тюрьме Нюрнберга. В предсмертной записке он признался: «…Я больше не в состоянии выносить чувство стыда». О каком стыде он писал? Неужто раскаяние настигло его перед лицом правосудия?..
– Скажите, – обратился Аллен Уэлш к исполняющему обязанности начальника тюрьмы полковнику Бертону Эндрюсу, – в последнее время с кем Лей общался чаще всего?
– С охранниками, с кем же еще, – развел руками Эндрюс. – Больше-то к нему никого не допускали, да никто и не приходил.
– С одним конкретным или с несколькими?
– Караулы у нас меняются редко – людей не хватает, сами понимаете. Поэтому последнюю неделю все больше беседовал с одним из охранников, сержантом Коннором.
– А о чем они говорили, вам неизвестно?
– Лей вроде бы жаловался на головные боли из-за отсутствия спиртного… Просил, чтобы к нему прислали психолога. Его все не присылали, там в Вашингтоне вроде бы никак не могут определиться с кандидатурой. Ну да это вам виднее… Говорил, что не понимает, за что его здесь собираются судить, он-де никакого отношения к работе концлагерей не имел, да и войну не развязывал.
– Чего, по-вашему, он мог стыдиться? – потрясая в воздухе предсмертной запиской Лея, спрашивал Даллес.
– Сам черт не разберет, что творилось в голове у этого пьянчужки, – пожал плечами Эндрюс. – Может, осознал, что натворил? Но вообще никакого раскаяния в его разговорах не проскальзывало – во всяком случае, так следует со слов Коннора. Он, скорее, не понимал или не хотел понимать происходящего. Считал его абсурдным, что ли. Ну как же – вчера был царь и бог, всеми командовал на вполне себе законных основаниях, а сегодня, за то же самое, не ровен час повесят…
«А ведь их можно понять, – подумал Даллес. – Они на руинах империи построили государство, в целом, не хуже и не лучше остальных капиталистических держав, со своими законами и порядками. Многие из них не имели никакого отношения к ужасам концлагерей и расовой теории. Просто выполняли свою работу – так же, как выполняли бы ее, находясь в любой другой стране мира и занимая любой другой ответственный пост. Конечно, гражданская ответственность их в том и заключалась, чтобы воспротивиться жестокой, негуманной, бесчеловечной политике, но разве каждый из нас, видя тут или там социальную несправедливость, сразу бросается к дому правительства с осуждающими
