– видел его в нескольких ролях и на репетициях. И тяжко переживал его кончину и писал некролог. Но это все потом, потом… а тогда…
Получает Госконцерт телеграмму… … … и…
Париж! Quartier Latin! Odeon! Узкая длинная улица Вожирар идет возле театра от бульвара Сен-Мишель к бульвару Монпарнас (названия-то какие!). И там, на этой Вожирар, – буквально пять минут пешком – отель(чик) «Трианон». Номерочек малюсенький, окно выходит чисто по-парижски – в глухую стену соседнего дома. Туалет, умывальник, душ – всё на одном квадратном метре за довольно замусоленной занавеской. Скрипучая, пропрыганная предыдущими постояльцами широкая кровать. Узкий шкаф. Чемодан поставить некуда. При этом цена номера около 400 Fr.F par jour! Это при моих 3000 на неделю. Боже ты мой, ногу поставить некуда. Это, стало быть, мне, гастролеру, живавшему в люксовых анфиладах Перми, Горького, Кемерова и Иркутска?! Как же тут репетировать, тут же руками не взмахнуть, но…
Париж! Quartier Latin! Odeon! Rue Vaugirard! Hotel Tryanon!
Я иду по этим камням, мимо этих кафе… Каждый шаг, каждый уголок и закоулок здесь многократно описан (в обоих смыслах этого емкого русского слова). Здесь дышат века культуры и великие традиции художественного пренебрежения любыми правилами и предписаниями.
Роскошный, мощный, с классической колоннадой театр Odeon. В нем два зала. И сперва предполагалось, что литературный концерт должен идти в малом зале. Но потом – мне это объяснила мадам Айс, секретарь Стрелера, – было много заказов на билеты, и концерт перенесли в большой зал. Элизабет Айс! Я никогда не видел вблизи такой ослепительно ухоженной, такой роскошно-хрупкой женщины. Самого маэстро Стрелера в Париже сейчас нет, объяснила она мне, но она сделает все, чтобы мое пребывание здесь было комфортным. Что мне необходимо?
Прежде всего поменять билет! Я хотел бы пробыть здесь не двое суток, а хотя бы неделю: жестоко отправлять меня из Парижа в семь утра на следующий день после концерта.
– Но мы просто полагали, что господина Юрского ждут неотложные дела.
– О, не беспокойтесь, господин Юрский отложил все дела и жутко хочет задержаться в Париже до конца недели. И потом… если билет поменяют, нельзя ли просить оплатить мой отель на этот срок?
– Но… – Ослепительная Элизабет смотрит на меня с недоумением, – но господин Юрский мог бы и сам… – Тут она начинает смущенно запинаться, и тень подозрения возникает в ее прекрасных глазах: может ли она спросить, каков гонорар за концерт г-на Юрского, полученный им в Госконцерте?
– Три тысячи, – говорю я. – Trois mille.
– Долларов?
– Франков.
Мадам Элизабет вздрагивает, опускает глаза и долго не поднимает их. Сквозь дивный макияж проступает естественная краска. Это стыд за Госконцерт – очень уж крутые комиссионные. Mадам Айс поднимает наконец на меня глаза и говорит, что она все устроит.
Утром 27-го приезжает Симон Маркиш. За полчаса до прихода женевского поезда я уже мерил
