время.
В связи с этими решениями Черноморский флот должен был поддерживать господство на море, вести борьбу с судоходством противника, содействовать нашим войскам на Кавказе и в районе нижнего течения Дуная, осуществлять войсковые и грузовые перевозки в максимально возможных размерах и к весне 1917 г. быть готовым к высадке морского десанта в масштабе 3–4 стрелковых корпусов[44]. С господством на море дела обстояли прекрасно. 6 июня 1917 г. А. В. Колчак мог с гордостью заявить в письме А. В. Тимиревой: «За 11 месяцев моего командования я выполнил главную задачу – я осуществил полное господство на море, ликвидировав деятельность даже неприятельских подлодок»[45].
Один из высших военно-морских руководителей Советской России в годы Гражданской войны Ф. Ф. Раскольников рассказал в 1931 г.: «Февральская революция проходила в Севастополе и в других портах Черного моря спокойно и бескровно, как в каком-нибудь образцовом женском пансионе»[46]. На момент осуществления Февральской революции Черноморский флот, в отличие от погрузившегося в революционную стихию Балтийского (в Кронштадте, Ревеле и Гельсингфорсе имели место массовые убийства морских офицеров[47]), сохранял традиционную в отечественных военно-морских силах консервативность: власть цепко удерживали в своих руках адмиралы, генералы и офицеры. По состоянию на 17 марта 1917 г. личный состав Черноморского флота насчитывал 1551 офицера, 526 кондукторов, 35 487 матросов[48].
В советской историографии констатировалось, что в «своем революционном развитии Черноморской флот прошел в основном те этапы, что и вся страна, однако его большевизация[49] проходила более медленно, чем Балтийского флота»[50]. На то было несколько причин.
Во-первых, социальный состав Черноморского флота был гораздо менее пролетарским, чем Балтийского. По свидетельству Ф. Ф. Раскольникова, матросы, «имевшие в своем прошлом рабочий стаж, матросы, мобилизованные с фабрик и заводов, здесь не доминировали, как в Балтфлоте, а растворялись в сермяжном море матросов-крестьян, рекрутировавшихся во флот из богатых хлебородных губерний Украины: Екатеринославской, Полтавской, Киевской, Харьковской, Николаевской и Херсонской. Эти сыновья зажиточных сельских домохозяев вносили определенную кулацкую струю в неоднородную массу моряков-черноморцев. На этой базе в Черноморском флоте расцвела эсеровская идеология»[51].
Черноморский флот находился вдали от крупных промышленных городов, вследствие чего его личный состав не испытывал постоянного и сильного давления, которое имело место в отношении моряков Петрограда, Кронштадта, Риги, Ревеля. Его основная база – Севастополь – в 1913 г. насчитывала примерно 4,5 тыс. рабочих. К тому же сразу после начала Первой мировой войны, во избежание ненужных осложнений, власти арестовали и отправили на фронт многих рабочих, «в той или иной мере причастных к революционной деятельности
Гречанюк Н. М., Попов П. И. Указ. соч. С. 6.
Волшебный сад души. С. 266, 267.
Раскольников Ф. Ф. Предисловие // Жуков В. К. Черноморский флот в революции 1917–1918 гг. М., 1931. С. 6.
Адмирал Колчак: Исповедь под дулом пистолета. Л., 2009. С. 75–77. Даже Ф. Ф. Раскольников констатировал в своих воспоминаниях, что «в первые дни Февральская революция развертывалась в Кронштадте в бурных формах» (Раскольников Ф. Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. М., 1990. С. 39). Узнав о революции еще утром 28 февраля, главный командир порта адмирал Вирен и комендант крепости адмирал Курош, выяснив на совещании представителей флота и гарнизона невозможность опоры на матросов и солдат в случае, если потребуется зачистка Петрограда, скрыли от нижних чинов самый факт революции. Ночью о революции узнали матросы и солдаты, и началось восстание 1-го Балтийского флотского экипажа и других частей, под утро расстреляли двух адмиралов – Вирена и Бутакова, едва ли не главным объектом репрессий стал ненавистный матросам полковник Стронский – что характерно, командир этого самого 1-го Балтийского флотского экипажа (См. подр.: Там же. С. 38–41). В Севастополе 8 марта А. И. Верховский записал в своем дневнике: «Только что было получено известие о бунте на Балтийском флоте, о трагической гибели командующего флотом адмирала Непенина и 23 офицеров, убитых своими собственными матросами» (Верховский А. И. Россия на Голгофе. Пг., 1918. С. 72). Вопреки старинной пословице «У страха глаза велики», данные, полученные на Черноморском флоте, оказались явно занижены. Даже по официальной советской, большевистской, версии событий, всего погибли 36 морских и сухопутных офицеров, многие другие «драконы» (так, если верить Ф. Ф. Раскольникову, революционные матросы называли царских офицеров, известных своими реакционными взглядами и/или заподозренных в расхищении казенных денег) были арестованы и заключены в следственную тюрьму. 1 марта проходили аресты сторонников царизма, 2 и 3 марта революционное движение приняло более организованные формы (См. подр.: Там же. С. 38–41). Раскольников с весьма примечательной оговоркой «Насколько мне известно…» утверждал, что «невинных жертв в Кронштадте не было. Там происходил отнюдь не поголовный офицерский погром, а лишь репрессии по отношению к отдельным лицам, запятнавшим себя при старом режиме» (Там же. С. 39). Поскольку в большевистских традициях было напоказ оставлять в живых и выдвигать кого-либо из старорежимных для демонстрации собственного человеколюбия, Ф. Ф. Раскольников даже указал на старшего лейтенанта П. Н. Ламанова, который «с первых дней революции стал во главе всех морских сил Кронштадта» (Там же). В данном случае Ф. Ф. Раскольников пытался доказать весьма сомнительный тезис о том, что «справедливые и гуманные начальники оказались не только пощажены, но в знак особого доверия были выбраны даже на высшие командные посты» (Там же. С. 38). По подсчетам современного исследователя, в приказах по армии и флоту о чинах военных за период с 22 марта по 2 июня 1917 г. как умершие числятся 73 офицера, из которых 3 умерли естественной смертью и 3 покончили жизнь самоубийством (точно ли последних не следует считать жертвами террора?), из 67 умерших офицеров имеются сведения о том, что они стали объектами самосудов, на 54 человека, а причины смерти 13 офицеров, обозначенных в приказах по армии и флоту о чинах военных, на текущий момент не установлены (Назаренко К. Б. Балтийский флот в революции. 1917–1918 гг. М. – СПб., 2017. С. 182, 183).
Шломин В. С. Предисловие // Моряки в борьбе за власть Советов на Украине (ноябрь 1917–1920 гг.). Киев, 1963. С. 6.
Здесь и далее в книге мы периодически будем использовать данный термин советской историографии, несмотря на его абсолютное несоответствие историческим реалиям. В действительности моряки были такими же «большевиками», как и «анархистами», – причем не только на Черноморском, но и на Балтийском флоте. По мемуарному признанию Ф. Ф. Раскольникова, «анархизм во флоте почти никакого влияния не имел, и даже те немногие моряки, которые называли себя анархистами, по крайней мере в лице своих лучших представителей, были анархистами только на словах, а на деле ничем не отличались от большевиков» (Раскольников Ф. Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. М., 1990. С. 257). Однако воспоминания писали далеко не всё. В посланиях в ЦК РКП(б) большевики, и прежде всего старые большевики, были значительно более откровенны. Так, в 1921 г. Ян Чадарайн, член РСДРП (большевик) с 1911 г., констатировал в письме Центральному комитету РКП(б) (копии были направлены председателю Революционного военного совета Республики Л. Д. Троцкому и в Особый отдел ВЧК В. Р. Менжинскому):
«После кронштадтских событий с продолжением разложения в среде матросских масс и в связи с переменой политического руководителя во флоте, предполагая, что действительно будут приняты меры к оздоровлению флота (но пока их нет), считаю своим долгом коммуниста поставить в известность Центральный комитет о положении во флотах с кратким историческим изложением.
Старому монархическому строю нужны были верные моряки, и он стремился укомплектовать суда и экипажи соответствующим надежным составом из крестьянской среды – преимущественно из хохлов, зная, что к этому элементу всего труднее может привиться революционный дух, и только во время 1914–1917 гг., в момент войны, во флот попали некоторые действительно революционно настроенные элементы и даже отдельные партийные товарищи, но если в начале революции 1917 г. матросы принимали самое активное участие в проведении революции (и также в Октябре), то не потому, что они были коммунистами и сочувствующими, а потому, что здесь они усматривали более простора и свободы, ибо, запертые в стальных коробках при строжайшей палочной дисциплине, им стала последняя ненавистна (здесь и далее в цитате курсив наш. – С.В.). И если только мы взглянем немножко за 1917 г. и посмотрим, сколько среди моряков было коммунистов, то картина получится очень печальная. Возьмем Кронштадт: там большинство проходило в Совет из максималистов, эсеров, меньшевиков, анархистов, а коммунисты не имели большинства и руководящего влияния на массы, в Гельсингфорсе [было] только почти одно революционное судно – [линкор] “Республика”, имеющее 700 членов партии (1200 ч[еловек] команды), на остальных судах [большевиков] были только единицы, в Ревеле только отдельные коммунисты в матросских частях и на кораблях и даже имело место, когда коммунистов выгнали из клуба моряков, а на кораблях избивали коммунистов и т. п. Такое же положение и в других флотах, как [в] Черноморском, где подавляющее большинство шло “за Колчаком”» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 109. Д. 20. Л. 80).
Сирченко И. Т. Погибаю, но не сдаюсь! Краснодар, 1969. С. 9.
Раскольников Ф. Ф. Предисловие. С. 7.
