style="font-size:15px;"> – Ты на нее похожа?
– Я на бабку похожа, ты же помнишь, кто она.
– Да, вы с ней одно лицо совершенно. Я все ее фильмы теперь пересматриваю, когда хочу тебя увидеть. Ты только немножко темнее. Если тебя покрасить в блондинку – не отличишь от нее молодой. Но как этот-то… как его… узнал?
– Информация тоже товар. Он удивился, что я все знаю. Растерялся. Говорит, долго сомневался, рассказывать ли мне это. Адрес дал.
– Зачем адрес-то? Ты, что, пойдешь туда?
– Нет, разумеется, нет, я о таком даже не думала. Я и выкинула его сразу. Ладно, хватит, иди сюда.
Катя врала. Ничего она не выкинула. И знала она далеко не все из того, что рассказал ей Георгий. Многое было для нее новым. Но картина все равно не была полной – эта семья хорошо скрывала свои секреты. Даже Георгию не удалось узнать, кто был Катиным отцом. Зато мать и бабка были как на ладони – не потребовалось бы никакой генетической экспертизы. Адрес лежал в кармане куртки. Мог и потеряться…
Георгий был изумлен настоящей Катиной фамилией. Эти раскопки дали больше информации ему, чем самой Кате – он понял, откуда у девочки это обаяние редкого зверя. Не дикого, но, скажем так, диковатого.
Вся ее биография была сплошным объяснением, как рисунок молекулы, как схема, формула, по которой она была сделана. Ему было важно понять, почему ей совершенно невозможно сопротивляться, почему озлобленность сочетается в ней с доверием птенца, почему она, такая во всем исключительная, влюблена в какого-то неудачливого женатого режиссера, которых полно в каждом вагоне метро. Влюблена маниакально, судя по всему, не получая в ответ даже доли того, чего она сама стоила.
Он подробно изучил и Митю. С недоумением. Открыл его фильмографию в интернете и рассмеялся.
«Понятно, – подумал он, – парень зарабатывал деньги как умел, а талант не обязан быть у всех. Бездарность тоже может быть профессиональной, да и голодной тем более. Сын, четыре жены в анамнезе, две ипотеки. А вот за что его так бабы любят – это мы выясним».
А вот это-то как раз ему выяснить не удавалось. Да и сами бабы, покоренные Митей, не смогли бы ответить на этот вопрос. Он казался мужественным, но и беззащитным, умным, но и таким наивным, что дух захватывало. Неотразим он был только на съемочной площадке, где работа полностью покоряла его, где он был хирургом над операционным столом, художником у холста, богом над созданием вселенной.
А Катя была равнодушна к этой части его жизни. Она ревновала – да, ревновала его не к конкретной женщине, а к тому делу, которое было для него дороже всего. И только на втором месте была жена, сын, мама… С большим отрывом.
Какое же место было у нее самой?
Кроме того, все то, что снимал Митя, казалось ей ужасным, бездарным, не имеющим никакой художественной ценности. Не пища, а жвачка.
Она вертелась ужом, чтобы случайно не сказать ему об этом. Но иногда в горячих спорах он видел ее презрение, она высмеивала его работу, его серьезное отношение к тому, что он делал, нарочито хвалила чужие фильмы, не хотела ничего слушать о том, чтобы почитать новый сценарий. Впрямую не говорила, но он понимал.
