кнутом начальник. – В нарушителей конвой стреляет без предупреждения.
По высоким ступеням я взобрался в Столыпин – специальный вагон для перевозки заключённых. Он похож на обычный купейный вагон, только вместо дверей – решётки от пола до потолка. Окон, конечно, тоже нет. И помещается в каждом «купе» не четверо, как в пассажирском вагоне, а 25–30 человек.
Сверху донизу решётки были залеплены притиснутыми звероподобными рожами стриженых зэков. Они, как псы, скалили зубы и что-то орали каждому входящему. В вагоне стоял оглушительный рев. Я попал вместе с армянином в тройник – купе меньше обычного, с тремя полками одна над другой. Но затолкнули нас восемь человек, так что двое улеглись на верхних полках, а шестеро – на одной нижней. Тут перессорились бы и нормальные люди, а у этой публики драки вспыхивали постоянно. После того как всех запихали, против каждого отсека встал вооружённый охранник, и поезд тронулся.
Конвой состоял из узбеков, казахов, таджиков – словом, из тех, кому не жалко стрелять в русских. (В южных республиках конвой состоит из русских – они убивают нацменов вполне равнодушно.)
Крики и ругань не утихали в вагоне ни на секунду. Дым разъедал глаза – курили почти все, в основном махорку. Вагон вообще не проветривался. Армянин на второй полке стонал, корчась от болей в желудке. От кильки страшно хотелось пить, а воды не давали. Это давняя традиция – давать на этап кильку или селедку, а потом не давать воды. Возле армянина суетился парень лет двадцати пяти. С виду он был отчаянный, хотя и росту маленького, и тщедушный. Сквозь решётку он шипел охраннику:
– С-с-сука, стоишь тут, падла, поставить бы тебя раком.
– Отойди от решётки, – рычал охранник, молодой узбек. – Отойди, а то сейчас выволоку, и наручники надену.
– На, – не унимался парень, протягивая руки, – надевай.
Но охраннику, видно, не хотелось связываться, он пока ограничивался угрозами и матерщиной.
– Принеси воду, падла, – не унимался парень. – Принеси, видишь, человек мучается, – он указал на армянина.
– Заткнись, курва, – сказал узбек. – Наручники надену.
Парень достал из тайников своего рюкзака какие-то таблетки, пачку сигарет и еще что-то и положил армянину на полку. Звал он его Серёгой. А Серёгу знал весь вагон. Когда Серёга переговаривался с кем-то из своих друзей за два отсека от нас, даже полосатики, особо опасные рецидивисты, в отсеке рядом немного стихали. А уж эти-то плевали на всех: чтобы суд вынес определение «особо опасный рецидивист», необходимо, чтобы за преступником числилось не менее трех тяжких преступлений, таких, как убийство, изнасилование, вооружённый грабёж. Срока они получали большие. И лагерный опыт за ними стоял 15–20 лет. Эти-то знали, когда нужно помолчать.
Серёга закурил и сразу закашлялся.
– Совсем не могу курить, – с сильным армянским акцентом проговорил он. – Хочешь? – он протянул мне сигарету.
– Легкие, что ли, у тебя не
