пирожки обсыпные, стены твои – печенья миндальные, мостовые твои – леденцы сладкие, стропила твои – тростинки сахарные, двери и окна твои – торты сливочные? Горе мне: ухожу от тебя, Пеннино прекрасный, – иду как вслед гроба ужасного; оставляю тебя, площадь Широкая, – и духу тесно в груди моей; разлучаюсь с вами, Рощи Вязовые, – и вся жизнь моя в куски разбивается; ты прощай, улица Копейщиков, – душу мне пронзило копье каталонское; прости меня, Форчелла милая, – сердце мое, будто из клетки, наружу просится. Где найти мне другое Пуорто – пристань родную, что всего света милее? Где найду те сады Шелковичные, где Любовь мне пряла нити свои шелковые? Где еще найду Пертусо, прибежище всякого люда мастеровитого? Разве найдется другая Лоджа, где живет изобилие безмерное, где живут вкусы утонченные? Ох, коль покину я тебя, мой Лавинаро, потечет из глаз моих река многослезная! Если оставлю тебя, мой Меркато, в душе печаль клеймом останется! Если уйду от тебя, Кьяйя моя дивная, словно гору потащу каменную![105] Прощайте, морковка со свеклою, прощайте, капустка с тунцом жареным, прощайте, икра и молоки, прощайте, рагу и паштеты; прощай, цвет городов, прощай, краса Италии, прощай, Европы яичко расписное, прощай, всего мира зеркальце ясное, прощай, Неаполь прекрасный, лучше, чем ты, во вселенной нет и не будет; прощай навеки, город милый, где доблесть границы утвердила и красота пределы поставила! Ухожу и навсегда теперь останусь вдовцом без твоей пиньята маритата![106] Ухожу из дома родного, любимого, и вас, забавы мои юные, позади оставляю!
Причитая такими словами, проливая дождь плача посреди зноя вздохов, Чьенцо много проехал в первый вечер; и вот где-то вблизи Каскано[107] въехал в лес, – который обычно приглядывал за ослом Солнца, пуская его пощипать травку на поляне, пока хозяин вволю отдохнет, наслаждаясь лесной тишиной и тенью, – и здесь стояла башня, а у ее подножия – ветхий заброшенный дом. Чьенцо стал стучать, но хозяин, боясь разбойников (поскольку было уже темно), не захотел открыть; так что бедному путнику пришлось заночевать в этой развалюхе, привязав коня на поляне. Он завалился на охапку соломы, которую нашел внутри дома, а собачка легла рядом. Но не успел он еще и глаза закрыть, как разбудил его лай собачки, и он услышал, как кто-то шаркает туфлями по полу. Чьенцо, который был парнем не робкого десятка, схватился за нож и стал размахивать им в темноте, но, видя, что никого не задевает, а лишь рубит воздух, улегся снова. Через какое-то время он опять почувствовал, что его слегка касаются ногой, и сразу вскочил, держа перед собой тесак и говоря:
– Эй, ты меня уже до печенок достал! Не надоели еще тебе эти игрушки в темноте? А ну-ка покажись, и коль доброе у тебя брюхо, давай выпустим из него сало! Нашел ты того, кто тебе сейчас шкуру по мерке раскроит да на солнышко вывесит!
В ответ на эти слова Чьенцо услышал истошный хохот, а потом из темноты раздался голос:
– Спускайся вниз, и скажу тебе, кто я такой.
Чьенцо, ничуть не испугавшись, отвечал:
– Погоди, сейчас иду.
Он
Весь этот плач представляет собой стихотворение в прозе, где каждое из городских названий, стоящее в первой части строки, во второй находит себе соответствие или по смыслу, или по звучанию.
См. примеч. на с. 15 наст. изд.
Селение примерно в пятидесяти километрах от Неаполя.
