публичные казни, а оставшихся в живых загонять в места, которые иначе как концлагерями не назовешь. Эти бедняги страдают из-за нас. Бог пожелал, чтобы алжирские арабы страдали за грехи Франции, но Бог должен смертельно ненавидеть французов, чтобы позволять алжирцам так страдать…
Так или иначе, Жуанвиль наверняка одобрил бы мое стремление проникнуть в мысли этого человека. Но для каждого у меня припасена отдельная история.
Я было подумал, что Швабу не нравится работать с липкой лентой – что он из тех, кто не любит прикасаться к арабам. Потом мне показалось, что он испытывает угрызения совести по поводу «интенсивного допроса» и что у него это первое в жизни дознание. В наши дни подобные девственники встречаются все реже.
– Злитесь, лейтенант?
– Еще бы!
Я стиснул зубы, готовясь выдать образцовую накачку.
– В армии не всякая работа доставляет удовольствие. Далеко не всякая. Успокойтесь! Вы же видели фотографии. Та девушка на всю жизнь останется уродиной на двух культяпках. А от этой твари вы слышали хотя бы словечко сожаления? Мне все это хорошо знакомо. Когда подъезжают санитарные машины, арабы радостно кричат, их детишки забрасывают носилки камнями, а женщины стоят на крышах и галдят как оглашенные. Нельзя оставаться безучастным. Это недопустимо. Если вы живы сегодня и останетесь в живых через два года, когда отслужите свой срок, то лишь благодаря тому, что где-то – где-то и когда-то, не знаю, когда именно, – один из наших людей подверг одного из людей противника интенсивному допросу и выяснил, где установлены мины, на одной из которых в противном случае подорвались бы вы вместе со своим джипом. Зарубите это себе на носу. Нельзя постоянно осуждать боевых товарищей и кичиться при этом чистой совестью либерала. Жизнь здесь даром не дается. Ради нее приходится трудиться.
Похоже, он упрямится.
– Не нравится мне ваш метод пытки.
– Это не пытка. То есть пытка, конечно, в широком смысле этого слова. В Легионе ни к чему стесняться в выражениях. Пытка в том смысле, что для получения точной и правдивой информации применяется воздействие боли. Но в том смысле, который придают ей коммунисты, это не пытка. Они пользуются ужасными методами, чтобы сломить дух человека, превратить его в зомби, который от всего отречется и все выложит. Но мы здесь телесной и душевной чистоты человека не нарушаем. Разве я не прав, лейтенант?
Похоже, он колеблется. А я собираюсь пустить в ход свою дежурную фразу: «Мне бы не хотелось, чтобы мои пленные испытывали то, чего не испытал я сам». Что касается меня, это почти правда. После падения Дьен-Бьен-Фу я провел десять неприятных недель в специальном карантинном лагере близ Ланг-Транга. Но тут лейтенант меня перебивает…
– Хорошо, на этого человека, вероятно, необходимо оказать кое-какое дополнительное давление, но это низость. Нельзя ли поскорей с этим покончить? Это ведь и в его, и в наших интересах. Нельзя ли действовать немного
