не было. Можно, с тобой посижу?
Приличия ради и Тане следовало бы побывать там, однако дорога из Парижа слишком много сил отняла. Если настроены люди злословить, всё равно осудят. Не появится вдова в церкви, так скажут, что от стыда перед покойным глаз не кажет, а если и увидят её, обессилевшую, больную, к тому же выводу придут, скажут, что от раскаяния мучается. А Серёже это вряд ли нужно. За три недели, что заняла дорога, нагляделась Таня на гроб, при каждой смене лошадей подходила к той повозке, присаживалась рядом. Пыталась разговаривать с ним, да ничего не получалось. Прилюдно демонстрировать свои чувства ни к чему. Деверь догадался:
– А ты отдохни. Мама найдёт, что сказать, если будут спрашивать.
– О, в этом я не сомневаюсь! Она скажет!
Таня не смогла сдержать раздражённой усмешки, и Ариша с готовностью поведала Юрию о её причине. Слушая няньку, он брезгливо морщился:
– Прости, не знал о маминых фантазиях, впрочем, я и дома-то нечасто бываю… Сегодня же поговорю с ней и со слугами.
Помолчал, поглаживая Танину руку, и добавил:
– Не обижайся на неё, думаю, это и от горя, и от ревности. Знаешь, вспоминаю, как сам в детстве ревновал Сержа к вам с Николаем, и самому стыдно. Я любил брата, во всём старался подражать ему, часто хотелось с ним наедине что-нибудь обсудить, а он, чуть свет, садился на коня и скакал в ваше имение. Я вынужденно ехал с ним, мне тоже нравилось бывать у вас. Однако, вы, лихая троица наша, всё время что-нибудь придумывали, исчезали временами, а мы с Семёном чувствовали себя покинутыми. И как мне было обидно!.. Глупо, правда? А ведь было, увы, было…
– Неужель мы часто вас покидали? – переспросила Таня, ей самой так не казалось, она-то в детстве никогда не чувствовала себя одинокой. – Разве что когда ты болел. Но вон каким бравым стал, не верится, что раньше хворал часто… – вздохнула, захотелось ободрить Юрика. – Кстати, мне вспомнилось, как мы один раз, когда ты простудился, залезли в сугроб чуть не по шеи: собирались там сидеть, чтоб продрогнуть насквозь и тоже заболеть. Нам казалось: нечестно это, что ты один пластом в постели валяешься.
– Как?! И долго сидели? – изумлённо вздёрнул брови деверь.
– Кажется, да. Промёрзли сильно, однако заболеть Ариша помешала. Нашла нас, шум подняла. Мальчишек Трофим в баню сразу же загнал, а меня Ариша на печь посадила… Не помню, кому в голову идея эта пришла…
– Как это кому?! – вознегодовала нянька. – Знамо дело: тебе, милая! Кто бы ещё экую дурость выдумал: в снегу сидеть до посиненья, чтоб лихоманку подхватить. Уж как я тоды осерчала, хотела прямо при барчатах по заднему месту барышню мою вздуть, насилу удержалась… Ходишь за ней, ходишь, трясёшься, чтоб никакую заразу не подхватила, а тут вижу – в сугробе сидит и вылезать не желает.
Морской офицер после реплики Ариши засмеялся, не сдерживаясь. Смех его был нервическим, скорее – просто выплеск зажатых эмоций. Так нервно дергаются губы у тех, кто
