битый в лесу, сожженный заживо.
Неподвижно сидя в кресле около своего арендованного домика, ждешь, когда щелкнет электрический чайник. Пошевелив ступней, обращаешь на себя внимание хамелеона, и он принимает цвет песка.
К востоку отсюда солдаты прочесывают холмы близ Хеврона. Пробираются шаг за шагом, ищут тела, переворачивают камни. А тут, за ограждением, жители Газы сметают продукты с рынков, запасаются водой, наполняют тазы и ведра.
Пока еще светло, солнечно. Но ты знаешь, что с наступлением темноты из оливковых рощ, из потайных мест на крышах домов, с парковочных площадок при больницах, из кузовов грузовых автомобилей пустятся в шумный полет ракеты. Израильтяне, живущие в здешних приморских районах, поспешат в безопасные, недосягаемые для ракет города подальше к северу.
А ты – ты по-прежнему будешь сидеть в этом кресле, пить потихоньку чай и провожать взглядом огненные хвосты комет у тебя над головой. Кометы, затем – сирены, вспышки и искры противоракетной обороны, когда перехватчики попадают в цель. Твое гнездо так близко, что бояться можно только промашки, недолета с той или другой стороны. Этот треск и грохот пока еще не так много значит, это лишь подготовка, пролог, нагнетание конфликта перед неизбежной войной двух наций.
Как и всякий раз, нынешнее столкновение будет страшнее предыдущего. Неизменно худшее из всех, самое жестокое, самое оголтелое. Закономерность тут одна: неуклонное нарастание.
А если войска войдут в Газу? Никому не ведомо, как и когда закончится кровопролитие, да и закончится ли оно вообще. Известно одно: обе стороны будут биться за правое дело, убивать во имя только что убитых, отдавать им долг – тем, кто пал, сводя счеты за тех, кто пал, сводя счеты.
Зная все это, ты понимаешь, что твои собственные мысли неуместны. Твои заботы ничего не значат на фоне происходящего.
Это твой мальчик пропал? Это твой сын сожжен заживо? Нет и нет. И если ты к тому же не мать солдата, спящего около своего танка на границе, и не мать боевика в маске, слабо вооруженного и мало чем защищенного, посылающего в ночь свистящие «кассамы», то можно ожидать, что ты не будешь изводить себя тревогой и не будешь горевать. Тебе – твои повседневные разочарования, твои неоправдавшиеся надежды и личные катастрофы, которых, ты сама знаешь, тебе надо стыдиться.
Разумеется, ты знаешь это и принимаешь. По крайней мере, говоришь себе так, а тем временем птица неизвестной тебе породы пролетает у тебя над ухом и хлопает крыльями, взмывая вверх.
В тишине, которую птица нарушила, слышишь, как во время полета перо трется о перо, – удивительно. Поворачиваешь голову и, следя за улетающей птицей, прикрываешь глаза от солнца.
Сидя у своего крохотного домика, щуришься и думаешь о собственной ошеломительной глупости и немыслимом упрямстве, об упорном отказе пожертвовать своим небывалым и непреходящим желанием.
Вода в чайнике булькает, он выключается со щелчком, и ты встаешь, говоря себе: «Ты не имеешь значения. Отпусти это – отпусти, наконец, его».
Но это не срабатывает, и ты, похоже, будешь упорствовать в своем поистине безнадежном начинании. Дожидаясь момента, дожидаясь тайного сигнала от возлюбленного, будешь стойко держаться перед лицом бесчисленных грозных неожиданностей.
Есть одно, на что ты не готова пойти, одну особую утрату ты не хочешь добавлять к перечню тихих капитуляций, всего, к чему вынуждает эта – да и любая – война. Есть одна жертва, которую ты не желаешь принести. Есть одно персональное лишение, на которое ты не согласна, которого ты не намерена дальше терпеть. Пусть военные несут свою службу, пусть жители несут свои тяготы. Но ты – ты просто-напросто говоришь «нет». Ты отказываешься жить с разбитым сердцем.
2014. Секретный объект (пустыня Негев)
Хотя они оба, охранник и заключенный, знают свою камеру до последнего миллиметра, знают каждую царапину в шлакоблоке, каждое пятнышко на плитке пола, охранник показывает через плечо на видеоустройство над дверью, надежно защищенное матовым колпаком, похожим на плафон в казино или просто на безобидную округлую стекляшку.
Такое же устройство на противоположной стене, над изголовьем узкой тюремной койки. Оно смотрит сквозь плексигласовую дверь в душ, совмещенный с туалетом, и заодно видит тонкую металлическую полку, а на ней книги, жвачку и англоязычные журналы (слишком крупноформатные для этой полки) – запас, являющий собой максимум привилегий, которые заключенный получил от охранника за годы.
Третья видеокамера привинчена над узеньким вертикальным окном, похожим на бойницу, и глядит со своей точки на две других, ответно на нее взирающих. Койка стоит напротив окна, только над ней и нет камеры. Охраннику всегда казалось: будь их четыре, это был бы не просто перебор, а перебор в квадрате, ведь одно только видеоустройство над окном своим сверхширокоугольным объективом «рыбий глаз» обозревает все помещение,
