ребенку такие мысли?
– Он должен знать, иначе…
– Глупости! – запальчиво воскликнул Глеб. – Ты думаешь, жизнь – это твоя консультация? Жизнь запутанная, сложная… Но это же интересно! Я не боюсь ее. Буду работать. – Он замолчал и обвел глазами комнату.
Как здесь красиво, привычно! Каждая вещь связана с детством, со всей жизнью. Он хотел сказать отцу, что, кроме житейских дрязг и юридических закавык, в мире есть еще кое-что. Лунные пятна в березовой роще, дрожащий огонек спички в крепких ладонях друга, какая-нибудь простецкая песенка, стихи, продирающие морозом по коже…
– Видишь ли, папа, у меня есть планы, о которых пока не хочу говорить. Чтобы осуществить их, надо быть в гуще людской. Поэтому я и ухожу.
Он прошел в свою комнату и вернулся в старой солдатской форме. Поцеловал мать, подошел к отцу.
– Будет трудно – все-таки возвращайся, – ворчливо сказал отец.
Глеб пробирается к щиту «Ленрекламы». Итак: «…две сугубо смежных», «…две в разных концах», «…продаются щенки эрдельтерьера», «…обучаю слепому десятипальцевому методу…» Ага, вот, «требуются»…
На следующий день Глеб уже работал на асфальтовом покрытии улиц Выборгской стороны, разгребал пористую черную массу, трамбовал ее ручным катком. Он оставлял за собой гладкую поверхность, которая дымилась, как брюки во время утюжки. Его рюкзак висел теперь над койкой в холостяцком общежитии. Соседи, четверо горластых парней, первое время как бы не замечали его, стучали в «козла», стакан за стаканом дули свирепый кипяток, который называли «белая ночь», закусывали колбасой и пряниками. Глеб понимал, что это невнимание нарочитое и парни на самом деле цепко держат его под наблюдением, но сам не решался завязать разговор, переступить грань, боясь сбиться на фальшивую ноту. Так всегда бывает, когда в обжитую, прокуренную комнату вваливается посторонний с неизвестными привычками, полностью незнакомый, вызывающий любопытство. Черт его знает, какими путями ходил он по миру, что его занесло в эту комнату, как он себя поведет и что это он там пришпиливает к стенке!
– Чей портретик-то, солдат? Извиняюсь, – прогудел низкий голос. – Знакомая как будто личность.
Возле кровати Глеба стоял, засунув руки в карманы, высокий рыжий парень в голубой майке.
– Это Александр Блок, – осторожно ответил Глеб. – Поэт такой был.
– Знаю Блока, хороший поэт.
…Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
– Здорово! А я Маяковского уважаю. Никого больше не признаю, – заносчиво заявил, мотнув смешным хохолком, сидящий за столом юнец.
Так неожиданно Глеб был вовлечен в спор на любимую тему и еще раз понял, что не нужно подбирать ключи и приспосабливаться и что лучший способ вступать в общение с людьми – это умение быть самим собой.
Утром его огрели подушкой, и кто-то над самым ухом проорал:
– Глебка, подъем!
Они работали в разных бригадах и встречались только по вечерам. Четыре
