наблюдали. Однако среди консулов и консуляров Юл был известен тем, что, по их дружеской просьбе, тайно сводил их с красивыми, молодыми и любвеобильными женщинами, как правило, вольноотпущенницами или вдовами. И, стало быть, в высших римских кругах – разумеется, сугубо мужских – пользовался особым расположением и особым доверием. Тем большим после того, как в год обоих Лентулов был принят Юлиев закон о прелюбодеяниях.
Двери многих домов радостно распахивались перед Юлом Антонием Африканом, прозванным так то ли потому, что он два года числился пропретором Африки (хотя ни разу не побывал в этой провинции), то ли потому, что женщины, которыми он одаривал своих высокопоставленных приятелей, были наделены, по словам одного из них, «поистине африканской страстью». Сам Юл, однако, был человеком холодным, циничным, очень умеренным в еде и питье. Гостеприимством сенаторов и магистратов он пользовался с большой избирательностью. Агриппу и Мецената посещал лишь тогда, когда невозможно было их не посетить, не нарушив правил элементарного приличия. Зато к Статилию Тавру, к Валерию Мессале Корвину, к Луцию Мунацию Планку, к Азинию Поллиону наведывался часто и охотно, из этих четырех предпочитая последнего. И иногда общался с Марком Эмилием Лепидом, бывшим третьим триумвиром, который после Сицилийской войны был оставлен в живых и не лишен должности великого понтифика лишь по милосердию Августа.
Казалось бы, неправильное поведение, с точки зрения Августа и Ливии. Но Юл Антоний, с другими циничный и холодный – особенно презрительно-вежливый с Меценатом и высокомерно-почтительный с Марком Агриппой (не знаю, Луций, можно ли сочетать эти несочетаемые эпитеты, но Вардий в своей характеристике Юла именно их сочетал), – с Августом и женой его Ливией он, Юл Антоний, вел себя так, как никогда не вели себя с ними не только Друз и Тиберий, но даже маленькие Гай и Луций Цезари: на Августа смотрел с радостной благодарностью, на Ливию – с нескрываемым обожанием. В доме у Юла на самом видном месте стояли статуи Юлия Цезаря, Августа в виде Юпитера и Ливии, задрапированной подобно весталке. Айз богов – только Марс и Венера, прародители Рима и рода Юлиев, и Аполлон с богиней Победы в правой руке.
Юлу, конечно же, не доверяли вполне, учитывая его происхождение от Аспида и Ехидны (так Ливия часто именовала Марка Антония и Фульвию); вспоминая его юношеские распутные похождения, бросавшие тень на добродетель Семьи; замечая его свидания с Лепидом, с «гадюкой, у которой вырвали жало, но мерзкие пятна остались» (тоже Ливино выражение), его особую симпатию к Азинию Поллиону… Не доверяли, несмотря на пылкое с его стороны проявление чувств.
Но когда не мальчик, но муж, суровый, холодный с другими, годами смотрит на тебя, как восхищенный и благодарный ребенок, никакой вины вроде бы не испытывая, всем своим видом показывая, что то, дескать, по молодости, по изъянам происхождения, но молодость вот-вот минует, изъяны изгладятся благодетельным воспитанием и добродетельным окружением, – недоверие,
