позади. Юноша поднимал голову вверх, глядел на кроны сосен и небо, ощущая, что летит вместе с облаками. В эти мгновения он чувствовал себя свободным и счастливым, стена уже далеко и более она не покажется на пути. Это был душевный разрыв между пленом и свободой, иллюзия раздолья зарождалась внутри него и перед ним – это-то и спасало от полного безумия.
Владислав вышел на протоптанную дорогу и остановился. Справа от него, по другую сторону забора, сидели советские узники. Юноша повернулся к ним и встрепенулся от ужаса: грязные, почти голые, с запавшими глазами русские пленники напоминали более скелеты, обтянутые кожей, нежели людей. В основном они сидели или лежали на грязной земле, стоять у них не было сил. Немцы не давали им никакой еды, от голода – невыносимого, страшного, они жевали траву, листья, стебли, кору дерева, кто-то брал в рот комья земли, но через несколько минут сворачивался вдвое и катался по земле от боли, умирая в муках. От их нечеловеческого горя, от несправедливости у Владислава выступали на глазах слезы, такими незначительными казались собственные заботы и запреты. А он-то жаловался на жизнь: поляков хотя бы кормили, да и сам он с друзьями искали в лесу пропитание. И тут Влад вспомнил, что в кармане его штанов лежит припрятанный кусочек хлеба – на всякий случай, если во время работы захочется поесть. Не долго думая, юноша украдкой подошел к колючему забору, отделяющего его от них, осмотрелся – офицеров нигде не было, и бросил русским хлеб. Те продолжали глядеть на него какими-то страшно непонятными, пустыми глазами, не осознавая, зачем и почему этот человек угостил.
– Ешьте, это хлеб, он вкусный, – проговорил Владислав на русском, хотя и с акцентом. Он начал жестикулировать, указывая то на хлеб, то на рот.
Русские пленники как будто стали понимать. Один из них подкрался и, взяв хлеб, начал медленно жевать, по его впалым щекам текли слезы. Влад улыбнулся, он был рад хоть чем-то помочь горемыкам. И не заметил, как к нему сзади подкрался немец. Властным движением тот резко развернул к себе юношу, проговорил:
– Ты что делаешь, негодник? Подкармливаешь их, да? А добавки им не дашь?! – ударом кулака офицер повалил растерянного Влада на землю, стал бить ногами, плеваться, кричать бранные слова.
– Я же забью тебя до смерти, щенок, – приговаривал немец, нанося раз за разом удары по корчившемуся от боли пленнику, – а вы, русские собаки, – отозвался гестаповец на других пленных, – глядите, смотрите, что с ним будет.
Владислав закрывался руками от ударов, но это мало помогало, невыносимая боль ломила все тело, из разбитых носа и губы текла кровь, а удары не кончались. Русские видели, горестно вздыхали, отворачиваясь от жестокой сцены, и каждый крик несчастного больно отзывался в их ушах.
Немец оставил избитого Влада, погрозил русским пистолетом, угрожая скорой расправой, и ушел. Немного отлежавшись, Владислав постарался подняться, но не мог: живот и спина болели, к горлу подступила
