безо всяких там блатов или взяток.
Не зря мама всегда гордилась своим сыном. Она очень любила рассказывать:
– Когда Сашка родился, на него сбегался смотреть весь роддом: ресницы у него лежали до середины щёк. А когда он подрос, то его часто принимали за девочку, потому что такие глазищи с такими ресничищами просто не могли быть у парня, – и она счастливо так смеялась.
А я ничего не могу рассказать про брата, совсем ничего. Я его не знала. И про него ничего не знала. Потому что он этого вовсе не хотел. Закрытая была для меня система на кучу замков, засовов и паролей. Я иногда задаю себе вопрос: может, восемь лет разницы – это очень много? Но слишком часто вижу убедительные опровержения такой «утешительной» теории. Нет, не в возрастной разнице дело. А в отсутствии любви.
Двоемыслие как способ существования
Как любая девчонка, я любила, когда ко мне в гости приходили мои подружки: две Ленки, Таня, Наташа. Но больше всего радости мне доставляло, когда ко мне приходила моя Олечка. Мы с ней были очень близки во всех смыслах: отличницы, много читающие девочки, нам было о чём болтать на одном языке. Признаюсь честно: со всеми прочими девчонками я «исполняла долг»: надо было дружить, надо было поддерживать отношения, надо было быть в коллективе. Иначе съедят заживо. Этот закон я освоила в довольно раннем возрасте. Никогда в своей школьной компании я не была полностью собой, такой, какой мне хотелось быть, чтобы хотя бы говорить о том, что распирало, что по-настоящему болело, волновало. Моя жизнь, моя музыка, мои книги – отдельно, а школьная компашка с её интересами – отдельно.
Олечка – это другая история. С ней мы трепались о самом важном и, к примеру, самом для нас страшном.
– Ты знаешь, – Олечка округляла до невозможности свои и без того большие серые глазищи. – Ведь КГБ может прослушивать всё, что говорится в квартире!
– Как? – в ужасе шептала я: в нашей квартире чего только не говорилось, господи…
– Через телефон! Даже если трубка лежит на месте, они могут слышать всё – техника такая.
В этом смысле я была запугана до жути, правда, не только и не столько Олечкой.
– Даже не вздумай рассказывать в школе то, что сейчас слышала, – напутствовала меня мама после большой диссидентской беседы за ужином, как всегда сопровождая назидание «страшными» глазами.
– А что может быть? – меня прямо скрючивало от ужаса.
– Что, что! В тюрьму мы с отцом пойдём – вот что!
…И опять стучали мои зубы.
В школе все, ну абсолютно все дети травили политические анекдоты про Брежнева. Я всегда вежливо смеялась, но сама никогда, ни разу не рассказала ни одного, хотя знала их больше других.
– И правильно! – хвалила меня мама. – Мало ли что…
Иногда я всё-таки ляпала что-нибудь не то, типа «Сталин был настоящим убийцей!», а потом неслась домой, приседая каждую минуту от спазмов ужаса в животе, врывалась в квартиру почти
