говорила, что не забудешь
Нежных и ласковых встреч.
Голос любимой певицы нырял вглубь кирпичных руин, слабо трепал, оглашая изнутри обожжённые развалины домов. Потом вдруг узко и жарко прянул вверх, увлекая за собой летучие космы грязных дымов, выбрасывая высоко огненные завитки, стружку и сыпучие ворохи.
…Мрачные лица притихших в оледенелых окопах солдат озарились щемящей тоской о родных радостной болезненной мукой и теплотой блестели глаза. А вслед за огнём всё стройней, громогласней звучала песня.
Порой ночной
Мы повстречались с тобой…
Белые ночи
Синий платочек –
Милый, желанный, родной!
– Вот гады, знают на какую мозоль надавить…Ровно отпевают нас….живых и здоровых…Ненавижу! – Кошевенко искоса посмотрел на комбата.
– Что, как жеребэц косишься? – Магомед, шевеля ноздрями горбатого носа, по-дружески хлопнул его по плечу. – Гавары, что хотел, джигит.
Ротный криво усмехнулся, мигая щекой и глазом, сплюнул:
– А, может, брякнем сапёрам Лихачёва на трубку? Жиманём фрицев в заводских хоромах, чоб чертям тошно стало? Они курвы мне ещё за Чудское озеро ответят! Ну да, за Ледово побоище.
Магомед Танкаевич улыбнулся в душе пробивной наглости Кошевенко, отрицательно качнул головой:
– «Жиманём», Артом… Но только, когда приказ комдива будэт в контратаку идти. Эй, ты, развэ, это хатэл мне доложит? – Танкаев упёрся взглядом в бравого капитана.
– Ну, ты даёшь, товарищ комбат, – восхищённо присвистнул ротный.– Звериное чутьё…
– Командирское, – поправил майор. – Начальник обязан чувствовать настроение своих подчинённых, иначе какой он…командир? Давай, выкладывай, врэмя не ждёт.
Оба нервозно глянули в сторону врага. Движения по0прежнему не наблюдалось, но воздух стал плотен, как сыр, наполненный ощутимыми зарядами Зла…От коего, против воли, по спине пробегала сыпкая дрожь и мерзко ныло между зубами.
– Тут вот какое дело, командир, – Кошевенко взглянул на него, едва замечая над головой быстро пролетавших чёрных птиц, которым совершенно не было дела до забот смертных. – Сам видишь, Магомед Танкаевич…Мы тут, наш полк…стянули на себя херову тучу фрицев. Танки, мотопехоту, штурмовиков СС…Словом, дай руку, командир.
Танкаев, не колеблясь, сунул ему свою ороговевшую, изрубцованною с юных лет трудом руку, пожал такую же чёрствую, мозолистую, крепкую пятерню.
Артём некоторое время молчал, поглядывая то назад, где залегла его рота, то на синий от наждачной щетины крутой подбородок комбата, на жёсткую ямку похожую на полумесяц, приходившуюся как раз под срединой нижней губы.
– Ну, если меня или вас, – хрипло картавил он, – чо ж, война, мать её под хвост…всякое может быть…Короче, прощай. Не поминай лихом, комбат. Должно, не свидимся.
– Э-э, что мелеш-ш, дур-рак! –
