послушать? – без особой надежды спросил полноватый румяный паренек. – Всего на денек.
– Да, конечно, бери, – легко согласился другой, маленький, щуплый очкарик, с совершенно неподходящим ему грубым голосом.
– Что, правда что ли можно? – не поверил тот своему счастью.
– Правда, правда, – причем это не было великодушием, малец на самом деле просто решил отдать другу дорогую вещь.
– А родители ругаться не будут? – казалось, полноватый отговаривал щуплого от необдуманного поступка.
– Они в курсе.
– Спасибо большое! Я тебе тогда в четверг отдам, хорошо?
– Хоть в пятницу. Мне все равно ее пока слушать негде…
На этом я снова “уснул” и дальше уже не слушал. Помню только, подумал, что я бы даже лучшему другу зажал столь ценную вещь. Но очкарик, видимо, был не из жадных.
Я благополучно забыл о подслушанном разговоре до пятницы.
В пятницу весь город поразила весть о жестоком убийстве подростка одноклассником из-за какой-то редкой «буржуйской» пластинки. Пухлику, не желающему отдавать собственность обратно, очкарик размозжил голову восьмикилограммовой гантелей. Я не мог знать наверняка – они это или нет, такое в газетах не печатали в те времена. Слухи также не упоминали о внешности ребят. Но все равно я знал, что это были именно они.
После того случая я больше никогда “не засыпал”, внимательно наблюдая за всем, что происходит вокруг меня. Люди в транспорте и на улице, бушующий город, неподвластная природа – все это стало ощущаться совсем по-другому – одной большой декорацией (лица и тела людей – это всего лишь хорошо сделанные маски и костюмы; городские пейзажи – фанерные обманки; закаты и рассветы – поблагодарите осветителя). Мне казалось, что под верхним слоем всегда находится еще один, настоящий, скрытый от глаз… И я хотел его увидеть своими глазами, чтобы наконец ответить на вопрос, который был «вытатуирован» под веками моих глаз и который мне приходилось видеть каждый раз, когда закрываю глаза: «ПОЧЕМУ?!»
Тогда такой науки, как психология, толком-то и не существовало. Поэтому единственный способ ответить, который я нашел – стать журналистом. По крайней мере, мне так казалось.
Когда я замолчал, Леша лишь спросил, буду ли я здесь в следующую субботу. Я ответил, что прихожу сюда каждую субботу. Тогда он встал, простился и ушел, так и не сказав, что он там по этому поводу думает. За что я ему очень благодарен.
В следующую субботу Леша попросил продолжить рассказ о прошлых событиях.
– Понимаешь, Леша, – говорил я, как обычно развалившись на сидениях. – В журналистике всегда соблюдались определенные каноны: как писать, о чем, сколько… То есть контролировалось буквально каждое слово. Я, конечно же, имею в виду времена Союза. Безумная, безжалостная цензура выискивала в каждом слове скрытый смысл и подтекст. Писать можно было только о прекрасной стране во главе с еще более прекрасной партией или об ужасном западе – одно из двух. Тот, кто не следовал этим правилам,
