площади. В Эрмитаже и Третьяковке ищут портреты похожих на них вельмож и снимаются подле, как с родственниками!
Неглаженые колени туристов из Великой, по их досужему домыслу, Британии вызывают отвращение. Их желается закутать в клетчатые пледы, и, опоясав ремнями, как чемодан, выслать за городскую черту.
Встреча с колоритной парочкой у Третьяковки: он в шортах и сандалиях, она в кроссовках, почти ночной рубашке и шляпке, напомнила об опере в Кремлёвском дворце съездов, куда иностранцы приходили в шубах и джинсах, нивелируя «Пиковую даму» до «Кошек». Наши, облачённые в лучшее, стыдились глядеть, чтобы не сконфузить. А тем всё равно, – пузыри из жвачки, вертят головой по сторонам ковбои… Стыдоба.
Сонм китайцев, такое ощущение, что они повсюду. Про Китай-город врут, что он – их рук дело, у стен Эрмитажа стоят потупившись. Пионерский строй японцев, по двое бредущих за гидом, в руках у которого опознавательный кружок, цифра или флажок.
Индусы в пиджаках, которые не сходятся у круглого рубца на середине живота. Их пухлые спутницы в сари и надетых поверх свитерах ядовитых оттенков, мало смущаются своих пышных фигур и не стыдятся сниматься на карточку в интерьерах покоев русских царей.
А по Сенатской бесцельно бродит фальшивый Государь с фавориткой, на Никитской стаптывают обувь двойники Ульянова и Джугашвили…
К чему эта фальшь? Выйдя из музея, все сувенирные лавки хочется снести бульдозером.
Мир слишком велик, чтобы состязаться со всеми подряд. Станешь нагонять чужую жизнь, не успеешь взойти в последний вагон своей собственной. Нагнать пропущенную жизнь… А надо ли?..
Детский голос в толпе:
– Я с китайцами в Эрмитаж не пойду.
И женский, ему в ответ:
– Дорогу, китайцы! Расступись! Иди за мной, сынок.
Стыдное дело
Собираясь спать, я подошёл к окну, чтобы приоткрыть его. Вместо песни соловья, в комнату полился мерный ручеёк разговора со скамейки под окном. Разобрав, о чём он, я не решился уйти, а стоял и мёрз, переменяя озябшие от холодного пола ноги.
– Человек тянет одеяло природы на себя: рыбки в банках, птицы в клетках, собаки на цепи. Думает, что знает, как им лучше… Как он может об этом понимать, если не умеет устроиться, как следует, сам?! Суетится бестолку по всю свою жизнь. А зачем?
– Да, ладно тебе, что ж он, их всех дурнее? Наверное, знает зачем.
– Куда там…
– Неужто им в тепле хуже, чем, к примеру, в холодном осеннем лесу? Вода льётся за шиворот, ноги мокрые, чаю горячего хочется…
– Чудак-человек! Это тебе за шиворот, а по густому меху капли дождя скатываются, до кожи не достают. Горячего не хочется, ибо привычки к этому нет, а жирное если что покушали – так кисленьким закусят! В норе, на лёжке – тепло и сухо. Конечно, если человек не вытоптал, не выкосил, не сжёг!
– Не ихнего ума это дело…
– Ты мне
