не рассказывал, – наконец ответил Жженый. – Только Таре.
Дио почувствовал внезапный укол ревности. Злость, гораздо более привычное чувство, поднялась волной, смыв мутный осадок тоски. Жженый, преданный ему душой и телом, имел от него какие-то тайны, тайны, которые он тем не менее поверял этой вздорной девчонке. Дио дал себе слово разобраться с этим позже. Но пока он молчал, надеясь, что его молчание сподвигнет Жженого на дальнейшие откровения.
– Я плохо помню, – начал Жженый, и голос его дрожал. – Это связано с пожаром, – добавил он, будто оправдываясь. – Я плохо помню все, что было тогда. А все, что было раньше, вообще кажется сном… Но я не всегда был Губителем.
Дио обернулся наконец полностью, оперся об оконное стекло, приготовившись слушать. Горящий огнями призрачный город отпустил его на время. Жженый взглянул на Дио как-то странно, попросил:
– Не делай так.
– Почему? – спросил Дио, удивленно вскинув бровь.
Жженый неловко пожал плечами, еле выдавил из себя:
– Стекло такое тонкое… Страшно.
Дио ухмыльнулся и не стронулся с места.
Несколько минут прошло в полной тишине. Глаза Дио привыкли к тьме, царящей в здании, и теперь он совсем хорошо различал лицо Жженого, по которому судорогами пробегали отзвуки испытываемых им чувств.
– Мне кажется, я был зверем, – наконец выдавил из себя Жженый. – Стаи диких собак… Это первое, что я помню.
Глава 5
Полудикие псы грызлись за брошенную у кострища кость, а маленький мальчик посасывал большой палец руки, глядя на полуобглоданный мосол.
– Отними, – мужчина присел рядом, посматривая то на пацана, то на скалящих зубы собак. – Давай, покажи, кто главный в стае.
Мальчик ответил долгим пристальным взглядом. Затем качнул головой. Его руки сплошь были испещрены следами укусов, но это были следы игр. Он боялся грозно оскаленных острых клыков и был еще слишком мал, чтобы стыдиться этого. Мужчина гневно раздул ноздри приплюснутого, переломанного в нескольких местах носа, желваки заходили под высокими скулами.
– Останешься без еды, – бросил он, поднимаясь на ноги.
Пацаненок запрокинул голову, чтобы видеть глаза взрослого – так высок был его отец, – и не заметил в них ни тени жалости. Бросить взгляд на мать, перебиравшую скарб рядом, мальчик так и не решился. Он боялся гнева молчаливого, скупого на ласку и скорого на расправу отца, но вздыбленных загривков и мощных челюстей, способных дробить кости, он боялся еще сильнее. Поднявшись с земли, ребенок отряхнул ладошки от пыли, бросил еще один прощальный взгляд на кость и пошел прочь. Слезы застилали глаза, он спотыкался о каменные обломки, не видя, куда ступает, но не смел поднять руки, чтоб отереть их, потому что понимал: отец смотрит ему вслед.
Если бы знать наверняка, что отец бросится,
