с причала на каменистый берег анадырского лимана. В мутной воде стояли сети и коренные жители этих мест чукчи, периодически при помощи веревки вытаскивали их на берег. Затем они выбирали из сетей рыбу, которая на исходе своих сил, из далеких морей шла на нерест. Это была в основном кета. Живых самцов бросали не в воду, а здесь же на берегу, самок потрошили, выдирали из чрева икру и тушки также бросали в общую кучу. Зловоние гниющей рыбы витало в воздухе, полчища зеленых мух облепляли дармовую добычу.
Я смотрел на это безумие и вспомнил слова, Валентина Григорьевича в книге Сибирь, Сибирь…: «Кто-то из наблюдательных умов с поразительной точностью сказал: проклятое настоящее. Проклятое – потому что бессовестно захватывает оно себе припасенное для многих поколений, оставляя для будущего лишь то, до чего не дотянулись его руки. Это, должно быть, называется безволием пополам с утратой инстинкта к вечной жизни в своих внуках и правнуках».
Рассказ, который оставил неизгладимый след в моей памяти – «В ту же землю», написанный в лихие 90-е. Дочь Пашута – пожилая, неработающая женщина застигнута в врасплох: Как похоронить мать, у которой нет городской прописки, а у самой ни копейки денег? Она говорит: «Время настало провальное, всё сквозь землю провалилось, чем жили… Ничего не стало. Встретишь знакомых – глаза прячут, не узнают. Надо было сначала вытравить всех прежних, потом начинать эти порядки без стыда и без совести». Мы оттого и прячем глаза, не узнаем друг друга – стыдно… стыд у нас от старых времен сохранился».
Она едет на другой конец города к знакомому ей человеку Стасу Николаевичу. Кроме Стаса, не осталось у Пашуты ни одного человека, кому бы она могла довериться. Она уже приняла решение: похоронить мать тайком в пригородном лесу, а Стаса попросила сделать гроб и вырыть могилу. Когда везли гроб с телом покойницы к вырытой могиле, то в темноте проехали свороту в лес. И как пишет Распутин: «Обратно поехала Аксинья Егоровна, должно быть, первая из покойников». Прошла зима, а весной Пашута приковыляла к могиле матери и ахнула: по обе стороны от материнской могилы вздымались еще два холмика. Целое кладбище, целую нахаловку расчали…
– Ничего не меняется, – говорит Распутин в книге «Эти двадцать убийственных лет» – одни, не тратя слов выгребают последние наши закрома, над другими продолжают издеваться рекламой красивой жизни, бесстыдной и наглой.
Нет и не может быть сейчас никакой консолидации: страна, общество, население расколоты пополам, а если вглядеться – на несколько частей, между которыми глубины несовместимости. И трудно ожидать, чтобы в ближайшее время они заросли и наступило что-то похожее на согласие. Его, этого согласия, не может быть по следующим причинам:
Во-первых, богатые становятся богаче, а бедные – беднее.
Родился и вырос Распутин в краю, где стремительно несла свои воды Ангара, вдоль ее поймы простирались степи, пашни, чуть дальше дремучая тайга с диким зверем, который чувствовал себя там полным хозяином.
– Самое
