земле, поблизости от потомства.
Рожденные в Палестине, сызмальства вдыхавшие ее воздух, дети Бальяна-коннетабля были вылеплены Королевством, из здешнего праха и брения, и не похожи на тех, какими уродились бы они в Иль-де-Франсе или Пуату: с первого взгляда Королевство узнавало своих и изменяло их по собственному усмотрению.
Дочь бывшего коннетабля – Эскива, госпожа Тивериады, мать четверых взрослых сыновей, жена одного из самых важных сеньоров Святой Земли, Раймона, графа Триполитанского. Младший из сыновей, Бальян, владелец родового замка Ибелин, королевского дара его отцу, женат на вдовствующей королеве-матери, Марии Комниной. Старший, Болдуин, сеньор Рамлы, ищет руки королевской дочери – Сибиллы. Лучшая кровь, что течет в жилах Королевства, собралась здесь, в семье Ибелинов.
Изысканная византийская порочность Комнинов и армянская пылкость Мелизанды, франкская устойчивость Бальяна-коннетабля, густо замешанная на бедуинской пыли, что летает над дорогами Рамлы, – весь этот ком, охотно приникая к сминающим его пальцам, постепенно вылепился в некую форму. Как потерпеть им чужака, проникшего в их гнездо? В назначенный час покатится этот ком прямо на юношу Ги, и подомнет его под себя, и вышвырнет из Святой Земли – в море: вот тебе Королевство! Вот тебе прекрасная принцесса! Вот тебе рыцарская сказка, должно быть, приснившаяся тебе жарким полднем в Пуату, под деревом, пока ты спал, перепив веселого вина и переутомив слух мычаньем струн, по которым вволю наползался ленивый, бессовестно лгущий смычок!
Дорога все выше, и не влага уже, а сушь кусает горло и легкие. Всадники закутаны в просторные покрывала. Бурдюк с водой хлопает у седла – потому что постоянно отвязывают его нетерпеливые руки. Кругом незаметно выросли горы, и спиралями обвивают их тени. Солнце стоит неподвижно, остановленное здесь некогда Иисусом Навином. Можно подумать, понравилось это солнцу – застыть и не склоняться к горизонту, но отвесными лучами жалить ничтожную горстку людей. Солнцу эти люди кажутся крохами; людям же с того места Вселенной, где они находятся, крошечным видится солнце.
Несколько раз попадаются бедуинские шатры, полосатые неряшливые пятна, разбросанные по безводной пустыне, и между шатрами, по раскаленным пескам, бродят босые дети с непокрытой головой и задумчивые ослики.
Неожиданно на край дороги вылетает всадник – смуглый мальчик в развевающейся рванине; без седла, без стремян, высоко поджав ноги, сидит на коне, и оба дико косят огромными, темными глазами. Ги проводит ладонями по поясу, но кинжала не снимает. Видение проносится мимо, затем вдруг останавливается; конь приседает на задние ноги, мальчишка вскрикивает ужасным голосом, и все пропадает в облаке пыли.
В Иерусалиме привыкли к Лузиньянам, всегда многочисленным, всегда под рукой у королей, если некого назначить на должность. Эта семья присылала младших сыновей в Святую Землю на протяжении нескольких поколений.
Эмерик де Лузиньян, второй по счету из последнего лузиньяновского
