что выйдет с гноем, но пуля легла поперёк мышцы, а потом, я же не знал, что у нас тут целая операционная, – сказал Серёжа, осматривая подполковника. – Когда очнётся, влейте ему глоток, чего у вас там, остальное оставьте, может быть, ещё придется перевязывать. Крови почти немного, но вся на мундире.
– Это ничего, жена отмоет, – также осматривая Румянцева, сказал Михаил Капитонович.
– А он что, из Харбина?
– Да, из заамурцев, охранял вот эту дорогу ещё при царе… – А были и такие?
– Да, целый Отдельный корпус пограничной стражи… – И что, у него там жена?
– Да, как он рассказывал, и две дочери…
– Если судить по его возрасту, наверное, уже на выданье?
– Этого не знаю, будете в Харбине, познакомитесь, вы же его спаситель!
– Тьфу, тьфу, тьфу! Хорошо бы так!
Штин поправил под головой Румянцева свёрнутую шинель, и они встали над ним.
– Ну что, господа, надо бы помыть чайник, а то Георгию совсем будет плохо, брезгливый молодой человек.
– Я ничего, я уже привык, – отозвался прапорщик Вяземский. В это время эшелон тронулся, прапорщик взял чайник, поболтал его, пошире приоткрыл дверь и выплеснул воду.
– А почему всё же вы сразу не резали? – снова обратился к Серёже Штин.
Серёжа ухватился за потолочный брус, потому что вагон стало качать, эшелон набирал скорость.
– Несколько причин, господа. – Он был смущён. – Во-первых, с моим ростом мне было трудно решиться, потому что делать это на коленках сложно, всё же нужен стол или хотя бы что-нибудь подобное, во-вторых… а почему вы… – он обратился к Сорокину, – не сказали, что у вас что-то есть, в смысле…
– Спирт? – Сорокин видел, что Серёже не хочется отвечать на вопрос Штина. – После одного события я не расстаюсь со спиртом, хотя бы в мизерном количестве, а потом, я видел, что у вас есть йод, и или вам дали бы ещё, или… ну, тогда уж пригодился бы мой спирт.
Штин рядом ухватился за поперечный брус стенки вагона. Серёжа мельком глянул на него и увидел, что Штин молчит и ждёт: ясно, что он хочет услышать ответ до конца. Серёжа обречённо вздохнул.
– Я ведь, господа, недоучившийся студент, я закончил только два курса, когда всё это началось; мы резали только покойников в анатомическом театре, а к живым нас и близко не подпускали, и я…
– И вы боялись ответственности… – перебил его Сорокин, он сочувствовал Серёже.
– И не только, я… боюсь крови! Я уже давно понял, что моё врачевание – это порошки и микстуры, поэтому от самой мысли, что я буду вскрывать чьё-то живое тело, мне становится плохо… секунду, господа, я пощупаю, как у него температура.
Серёжа присел на корточки над Румянцевым, и даже в таком положении он был удивительно долговязым – для того, чтобы пощупать лоб подполковника, ему понадобилось сложиться втрое. Штин будто в первый раз увидел это, оттопырил губы и стал понимающе
