настроены. А пока ты будешь маячить со своими вздохами и бровками, ничего не изменится.
– Что ты предлагаешь? – спросила Лина.
– Нужно написать им письмо. Понимаете? В чем плюсы письма? Во-первых, в письме всегда можно сказать то, что хочешь. Именно то, что нужно. Обычно ведь как? Начали о чем-то говорить, тут вдруг какая-то реплика не по теме, ну и весь разговор потянуло в сторону.
– Точно, – согласился Георгий. – Вот я помню, репетировали мы «Горе от ума», разбирали мотивацию Софьи, почему она так холодна с Чацким…
– О чем и речь, Гоша, – перебил его Стемнин. – Еще минута, и я сам забуду, что хотел сказать, а буду думать про Софью. Или про Петра.
– Так вот, Софья…
– Георгий, тебе неинтересно, что ли? – Ануш махнула на Хронова рукой. – Илюша, что там во-вторых?
– Во-вторых, в письме… – Стемнин помычал, подбирая слова. – Когда я читаю, меня не отвлекает образ пишущего. Так ведь? Я часто думаю: если бы романы или стихи мы не сами читали, а слышали прямо от автора… Например, Достоевский нам читал бы лично. Сидел бы тут со своей бородой, с глазами больными… Или Мандельштам. Не уверен, что мы тогда смогли бы их оценить в полной мере.
– Не согласен, – сказал Павел. – По-моему, наоборот. Это же круче всего – услышать автора. Вспомни Высоцкого. Кто бы мог так прочитать или спеть?
– А я согласна, – парировала супруга. – Послушай, как поэты стихи читают. Или поэтессы. Неловко слушать. Думаешь: да успокойтесь, женщина! Ну сирень, ну канделябры. Что ж вы так убиваетесь!
– Слишком много отвлекающих обстоятельств, – продолжал Стемнин. – Голос не нравится. Запах. Заикается человек. Или прическа у него не та, или галстук. Он говорит что-то важное, а ты думаешь: живет один, бедолага, никто за ним не приглядывает, вот и болтаются на шее дурацкие пальмы.
– Оригинальное предложение, – вежливо сказал Хронов. – Я подумаю.
– Можно, я тоже подумаю? Прямо сейчас.
Со стола была убрана посуда, бутылки, остатки закусок, вазочки с икрой и вареньем, скатерть в бледных пятнах скомкана и спрятана, а на ее место постелена свежая.
Девушки курили на кухне, Павел и Георгий от нечего делать наносили друг другу смертельные удары в голову и в корпус посредством игровой приставки, а Стемнин потихоньку вышел на балкон и притворил за собой дверь. За тридцать с лишним лет во дворе этого дома так и не выросло ничего, кроме деревянного гриба над пустой песочницей да с десяток высоких тополей с вечноосенними листьями. Ни травы, ни цветочных клумб, ни кустарника – только убитая пыль и аксельбанты асфальтовых дорожек.
Стемнин с удовольствием окунулся в вечерний московский шум, не разбирая в нем ни единой подробности. Все внимание вцепилось в тонкие синие черточки, которые он выводил в блокноте:
«Уважаемые Вартан Мартиросович
и Адель Самвеловна!
Я не решился бы написать вам, не будь мое положение так серьезно…»
Стемнин зачеркнул слова про положение и вместо этого написал:
«…если
