меня сжимается сердце. В нескольких десятках метров под землей, в шестом отделе, в одной из одиночных камер, предназначенных для террористов, где в прошлом месяце пытали меня, сейчас в ожидании суда томится Оливье Нокс. Неужели его действительно казнят? Разве нет другого способа стереть из его памяти мою встречу с Пиктоном, которую я хочу изменить?
Звонит телефон. Я смотрю на экран и поспешно нажимаю кнопку. Думал, увижу отца на вернисаже, отведу в сторонку и попрошу повременить с чипом. Но раз он сам звонит, скажу прямо сейчас. Однако отец не дает мне и рта раскрыть.
– Томас, я звоню насчет Бренды Логан. Ты ведь был у нее недавно?
Я вздыхаю с облегчением. Приятно, что при всей своей загруженности он не забыл о ней.
– Да, папа, сегодня был. Всё как обычно, без перемен.
– Дело в том, что произошла большая неприятность. У меня всего две минуты, и я буду краток. Поскольку у нее нет семьи и медицинской страховки, ты попросил, чтобы министерство оказало ей спонсорскую поддержку и купило ее картины, помнишь?
Я подтверждаю. Главное, ничего не рассказывать, чтобы деньги от продажи как можно быстрее оказались на банковском счете Бренды. И когда пропажа картин обнаружится, их собственником уже будет министерство: оно не будет внакладе, потому что картины застрахованы, и все от этого только выиграют.
– Вот только возникла одна проблема, Томас. Лили отказывается подписывать приказ о покупке.
– Что?! Но почему?
– Я ведь завишу от ее министерства. В службе финансового надзора пойдут сплетни, будто Бренда – моя… м-м-м… возлюбленная и я содержу ее за государственный счет. Сам знаешь, какие бывают люди. Надо понять политические соображения Лили.
Я судорожно сжимаю телефон и не нахожу слов.
Лимузин останавливается перед музеем.
– Короче говоря, – заключает он, – я говорил с врачами Бренды. Они согласились подержать ее на аппарате искусственного дыхания до пятницы, чтобы ты успел с ней попрощаться. Но после этого финансирование закончится, и они ее отключат.
– Подожди, это невозможно! Мы найдем какое-нибудь решение!
Отец вздыхает.
– Послушай, дружище, будь благоразумным. Я понимаю твою привязанность к Бренде, но, честно говоря, ее картины ничего не стоят, ты не найдешь на них покупателей.
Я опускаю глаза. Уже заготовленная ложь остается невысказанной, застряв где-то в горле.
– В любом случае, – добавляет он мягко, – врачи поддерживали жизнь в Бренде только для того, чтобы выставлять счета за палату. Они прекрасно знают, что она в запредельной коме и никогда из нее не выйдет, они мне сами это сказали. Мне очень жаль, дорогой, но надо реально смотреть на вещи.
Я разъединяюсь. Слышать не хочу об этой реальности. Я создам себе новую, без него.
– Мы на месте, – напоминает шофер с ноткой нетерпения в голосе.
Я резко распахиваю дверцу. Мое разочарование
