но не хватает внутренней дисциплины. Никакой высокой гуманитарной миссии я своим стихам приписать не могу; они не спасают китов и не учат хорошим манерам, хотя иногда могут развеселить. Вот беглое описание того, зачем поэзия нужна мне и что она для меня; я как читатель устроен примерно так же.
Н.К.: Как-то в случайно в Интернете я набрела на Ваши ранние стихи. Они удивили стилистической разностью с тем, как Вы пишете в последние годы. Я не считаю это «компроматом», скорее – маркером развития. Скажите, как и когда произошел слом прежнего способа видения мира, что послужило толчком?
И.К.: Со мной ни разу не случалось прозрения: с этого момента писать надо вот так и никак иначе. Видимо, я до сих пор не узнал, как надо писать.
Я начал движение в литературу вместе с задержанным поколением – теми, кому в девяностые было не до стихов. Распространение интернета, примерно совпавшее с окончанием смуты, дало этим людям и техническую возможность высказаться, и среду для общения. Эти авторы принесли с собой литературные вкусы десятилетней давности – ориентацию на Бродского или на «Московское время» – со значительной примесью бардовской песни, русского рока и творчества ролевиков. В то время я тоже был диковат и из концептуалистов, например, хорошо знал только Пригова, а Яна Сатуновского или Всеволода Некрасова не знал совсем. Так что на момент, когда я появился в литературной сети, открытие подлинной карты русской поэзии мне ещё предстояло. Параллельный дрейф собственной поэтики был неизбежен, но шел постепенно. В 2003 году, когда вышел «Перепад напряжения», этот дрейф еще не начался и меня всё в моих писаниях устраивало. В 2005 году слова слушательницы «какие у вас стихи серебряновечные» казались мне комплиментом, позже я понял, что это практически приговор. Но я никогда себя не натаскивал на определенную поэтику и не фильтровал базар, я всегда был дилетантом и писал то, что взбредет мне в голову. В 2015 году я вдруг начал писать верлибры и написал их целую книжку («Конец ночи»), потом мне снова интереснее стало рифмовать, а какой период будет дальше, я и сам не знаю.
Н.К.: Что Вы можете сказать о языке современной поэзии? Академический словарь языка Пушкина (не только поэзии) насчитывает 21290 лексических единиц. Каков в среднем, по Вашему мнению, словарь нынешней поэзии? Видите ли Вы в этом проблему?
И.К.: Богатство словаря на первый взгляд кажется очевидным достоинством, да и кто будет спорить с авторитетом Пушкина? Но читателю это не всегда нравится. Большинство читателей предпочитает тщательно отобранный словарь, состоящий из красивых, возвышенных слов, стоящих на своих логичных местах. Делать стихи, не выходя за пределы подобного лексикона, – не менее строгое ограничение, чем необходимость метра и рифмы. Есть первоклассные поэты, которые это умеют. Я бы с такой задачей не справился, я не могу без смешения высокого, низкого и среднего штиля. Итак, я не думаю, что язык поэта должен быть непременно богат. Но мне как читателю желательно, чтобы он был честен. Ну не может честный автор тревожить тень Басё только ради рифмы к слову «всё».
Н.К.: Задавая предыдущий вопрос о языке современной поэзии, я имела в виду не только его лексический
