котла. Словно пушки двинулись на поле сражения. Казалось, «Я» искало свою славу.
Но… вышла жалкая картина. Оно превратилось всего-навсего в огнедышащего змия, чтобы вылететь и где-нибудь устроиться на новом месте. Устроиться поудобнее лентяйке «Я» хотелось как можно быстрее, поразив при этом слабый податливый организм и превратившись в обычную оболочку, нечто, похожее на вид.
«Злая шутка! – думала я. – Интрига судьбы, опасная игра, вирус жизни».
«Я» смотрело теперь прямо на себя в зеркало:
– Видишь, это такой человек. Какая разница, кто он – африканец, китаец, эскимос, европеец. Это уже уравнение на обе стороны – с запада на восток, с севера на юг, долгота и широта ходят по параллелям, как «я – это я».
28.06.17
Слива
1
Растет у самой дороги старая пышная слива, большие сочные плоды дает она каждый год. Рядом дом, там живет Петр Григоров. У него большое хозяйство, собаки, он читает книги и любит критиковать. Такой дотошный человек этот Григоров. Страсть у него до литературы. Сам-то не пишет ничего. Но есть у него друг, писатель Никитин Павел Семеныч. К нему он всегда на «вы». Частенько он приглашает его, как старого приятеля, посидеть у сливы, поговорить о том о сем и о чем-нибудь между делом тоже. Давно их дружба крепко завязалась, не разлей вода. Только один его сосед Иван Федоров, любопытный и страшный ротозей, постоянно вставляет свои вопросы, когда приятели отдыхают вместе. Продыху от него нет, зануда такая, как говорят некоторые, не человек, а заноза.
Каждая встреча друзей не просто абы-кабы, а целое событие, будто они полжизни друг друга не видели или съехались из какой-либо непроглядной дали.
Это и понятно: каждый своим занят, а дружба – это нечто особое, что-то вроде церемонии. У каждого своя церемония: маленькая, большая, настоящая или вроде некой игры, может даже детской, а может, рисковой и опасной.
Вот снова поспела летом слива, вышел Петр к дороге посидеть, а сам Никитина ждет, писателя своего знакомого, и просит его посидеть с ним рядом.
Вот сидит Григоров под сливой, а рядом ручей подмывает дорогу и журчит, так и заслушаться можно. И вдруг среди шума неясно кто-то говорит:
– Уж очень ты официально. Как на пенсию ты вышел, министр бы из тебя отменный стал. Строг из тебя отец.
Петр поднял голову и обрадовался. Перед ним, будто само явление, прямо, как стена, стоял Павел Никитин.
– А-а-а, Павел Семеныч. Заходи, отдохни со мной. Давно не видал тебя, заработался ли? Что у тебя за станок такой?
– Писательский, все бумаги одни шелестят, шелестят.
– О чем ты все? Как бы судьбу свою не прогадал.
– Она, и так одна бумажка.
– Бумажка-ромашка. Строчишь ты за своим станком, как из пулемета.
– Да, крошить почемучек я давно умею. Будто мишени, сбиваю их: «А судьи кто, а судьи кто?»
