и заточил глухарь.
– Молчи, молчи, дурак! – умолял его Толя, но сам, будто против воли, вставил патроны в стволы и стал подходить. Сначала так, потом запрыгал под песню. Хлопнул, уже ближе, второй выстрел.
– Два.
Его глухарь даже не замолчал, так, спотыкнулся на секунду.
– Дурак, – злился Толя, но всё прыгал и прыгал, как заведённый, к последнему, в этом болоте, глухарю.
– Смотри, наш-то попрыгал, – кивнул тёмный ангел.
– Он не выстрелит, – уверенно ответил светлый. Тёмный лишь ухмыльнулся.
Хватая воздух, будто новичок, Толя снял предохранитель и навёл стволы. После выстрела глухарь шмякнулся в яму с талой водой, побился недолго и замер, сырой, скомканный. Оглядываясь, как вор, Толя запехал мокрую птицу в рюкзак и, озираясь, быстро пошел прочь. На сосне, где только что пел глухарь, гасла звезда. Два ангела в ужасе застыли – огромная чёрная тварь, давя, повисла над болотом, закрыв небо. Толю пробил озноб.
– Нервишки стали ни к чёрту, – подумал Толя, нужно же было ему теперь о чём-то думать.
Вечером он пытался уснуть в поезде на верхней полке.
– Птичку везёшь? – спросил светлый ангел.
– Нет, не везу.
– Везёшь, – ухмыльнулся тёмный.
– Нате, смотрите, – Толя открыл рюкзак. Глухаря там не было.
– Птички нет, – неожиданно дружно согласились ангелы, – а была ли птичка?
А была ли птичка? Птичка, птичка… – Стучали колеса, выплывал из сна вагон…
Светлая майская ночь освещала тянущиеся за окном бескрайние болота Карелии, пустые болота, тихие. Железный состав равнодушно, бессмысленно тащился сквозь них никуда. Шар Земной, сотворенный для жизни, все ещё крутился, но жизнь на нём погасили.
Первой встречать Толю выбежала дочка.
– Папа приехал! Что ты, папа, привёз? Птичку привёз? Глухаря…
– Не привёз… Он там, поёт… – как неживой стоял и врал Толя, нужно же ему было что-то врать.
Последний
Памяти Виктора Астафьева
А и будет Русь безулыбной, Стороной нептичной и нерыбной.
Всю зиму за болотом на высокой ноте выли бензопилы и целыми сутками мимо утонувшей в снегах полупустой деревни шныряли лесовозы. В ответ на этот вой стыло в груди у хозяина ближнего к болоту дома – старого охотника Кована. Несколько раз порывался он встать на лыжи и сходить, проведать, не с токовища ли его заветного доносится этот вой, не там ли рубят. Но не решался, а только морозными утрами, когда слышно за десять верст, выходил на край деревни и вслушивался в звуки за болотом. Прикидывал направление, надеялся, что не тронут лесорубы болото. Не перехода лыжного боялся старик, сила ещё была, а боялся, что нет больше его родного токовища, куда его впервые, ещё подростком, привел отец.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст
