мы допускаем по четыре судна, туда же, где их нет по три! В ответ Штакельберг только хмыкнул:
– Но ведь еще в 1787 году между нашими дворами был заключен договор об особых льготах русским судам. Подтверждая свои слова, граф выложил перед министром и сам документ. Кавалер Медичи надолго уткнулся в бумаги своим длинным фамильным носом. Наконец он поднял глаза:
– Все это так, но…
Препирались долго. Наконец сошлись на том, что линейные корабли итальянцы будут запускать в свои гавани, согласуясь с параграфами года 1819, зато фрегаты и корветы будут пользоваться льготами года 1787.
– Но подобное исключение, граф, мы позволяем вам в последний раз! – решающее слово Медичи оставил за собой.
В ответ Штакельберг лишь утвердительно кивнул головой. К чему ничего не значащие слова, от которых завтра так легко отказаться. И кто может знать, какие карты выбросит политический пасьянс через год, два! Сейчас же главное сделано, и эскадра Гейдена сможет теперь спокойно отстояться на тихих итальянских рейдах.
9 сентября на рассвете с салингов русских кораблей увидели берег. То была Сицилия – земля древняя и благодатная. Подойдя к острову, корабли один за другим приводились в бейдевинд и ложились в дрейф. Позади более месяца непрерывного плавания.
Палермо встречал русских моряков ослепительной южной красотой и душистым запахом апельсинов. На причале, куда подошли первые шлюпки, прибывших бурно приветствовала толпа местных нищих, в нетерпеливом предвкушении вина, скандалов и драк.
– Чтой-то много у них люда бродячего! – делились меж собой матросы- гребцы с любопытством разглядывая живописное сборище.
– А чего им тута не бродяжничать! – разъясняли остальные более наблюдательные. – Снегов да морозу здесь нету, лето круглый год, палку в землю ткни, и та растет. Чем не жисть!
– И то верно, – соглашались все. – Коли жисть тута райская, чего ж лодыря не корчить!
В местной опере в тот вечер давали Россини "Каро-де-Феро" и первые ряды партера были гостеприимно уступлены горожанами русским офицерам. Ах, как бешенно аплодировали лейтенанты и мичмана, как неистово кричали они "браво" зычноголосой приме Парлимане. Зал буквально стонал от восторга. А затем мужественных мореходов дерзко увозили во тьму улиц обольстительные и чувственные итальянки…
Сама прима удостоилась объятий лихого мичмана с "Иезекииля" и была счастливейшей из смертных. Утром певица самолично привезла предмет своего обожания прямо в гавань.
– Слышал, что девицы здешние прекрасны, но то, что лучше их не бывает, теперь убедился сам! – авторитетно сообщил мичман, спрыгнув в шлюпку к своим сотоварищам.
А с берега пышнотелая Парлимане, выставив вперед ослепительнооткровенное декольте, все посылала и посылала ему воздушные поцелуи: Гейден отнесся к массовому загулу офицерства спокойно:
– Скоро у них кончатся деньги, а вместе с ними убавится и прыть!
Матросов
