что сдернула бархатную накидку, – коричневый ящичек с прилаженным к его лицевой стороне выпуклым аквариумом.
Аквариум медленно наполнялся голубоватым светом, затем в нем появились крохотные, размером с гуппиевых мальков, фигурки. И тут же из ящичка хлынула музыка, раздались человеческие голоса – мальки словно по щучьему велению заговорили, запели:
Здравствуй, здравствуй,
юродивый Иваныч!
Встань и почествуй нас
И в пояс поклонися нам…
Колпачок-то скинь —
Колпачок тяжел…
Теперь Леня видел, что мальки они никакие не мальки, а мальчишки чуть старше его и Сережки. И на них, на мальчишках, длинные подпоясанные рубахи, а на головах одинаковые колпачки. Должно быть, у неизвестного Иваныча такой же колпачок, который мальчишки просят зачем-то скинуть.
Мальки-мальчишки слаженно пели, по-рыбьи разевая рты. В аквариум медленно вплыл еще один человечек, наверное сам Иваныч, и тоже стал разевать рот, но ребята так и не услышали его слов, потому что Фрида поднялась из кресла и выключила ящик.
– А теперь, друзья, мотайте отсюда. Я жду гостей, – сказала Фрида и вытолкала ребятню из комнаты.
Гости к ней приходили едва ли не каждый день: молодые дамы с чернобурками на плечах и солидные граждане в бостоновых костюмах. Бывали у Фриды и моложавые полковники в наглухо застегнутых кителях с золотыми негнущимися погонами, и артистического вида мужчины в шерстяных джемперах с оленями. Хотя на дверях коммуналки висела табличка – сколько раз кому из жильцов звонить (Ф. В. Гиршпун – 3 дл., 2 кор.), – Фридины гости вечно путали число длинных и коротких звонков, так что открывали обычно соседи. Пришедшие шумно шествовали по коридору мимо приоткрытых дверей, из которых выглядывали любопытные. Услышав топот и смех гостей, Фрида выходила им навстречу, на пороге комнаты целовалась с дамами и обменивалась рукопожатиями с мужчинами, принимала цветы и тяжелые свертки. Звякали бутылки, по коридору расплывались кондитерские запахи. Дверь закрывалась.
Дверь закрывалась, но не лишала соседей возможности слышать, что происходит за нею. А за нею раздавались взрывы смеха, топот ног под «Рио-Риту», манерный голос Клавдии Шульженко. За дверью пили и гуляли.
Когда Леньку загоняли в постель, за стенкой еще орал красный патефон, но гости расходились за полночь, и коммунальная ребятня видела в это время третьи сны. Взрослые же еще не ложились и каким-то непостижимым образом узнавали, кто из гостей оставался у Фриды до утра на ее необъятном диване, когда, так сказать, закончен бал, погасли свечи. Наутро Ленька тоже знал это, потому что на кухне баба Нюра непременно комментировала ночные занятия Фриды: «Всю ночь, курва, койкой скрипела, глаз из-за нее, курвы, не сомкнула, все ей, курве, кобелей мало, что ни день, у нее, у курвы, кобель новый».
В Ленькиной же семье, полуинтеллигентной, по крайней мере читающей, «кобелей» называли
