не праздник.
Неделю гремели в деревне неистовые тамтамы. Подогретое сладкой бражкой племя поедало трёх добытых и целиком зажаренных поросят и бешено плясало прощальные танцы для своих пилигримов. Когда все калебасы опустели, а мяса не осталось даже на поросячьих рёбрах, ранним утром два путешественника вышли из родной деревни под прощальные песни племени и отправились к океану, чтобы там сесть на пароход, плывущий в далекую северную страну Россию. На плече сухого сморщенного старика висел видавший виды бубен из кожи молодого павиана, а юный горделивый негр в правой руке нес бамбуковое копьё, которое было заговорено самыми великими шаманами плоскогорья, а наконечник из рога молодой антилопы был вымочен в самом страшном яде Африки – бальзаме Четырёх Стихий.
На четырнадцатый день они дошли до большого океанского порта, где Тимбукту быстро договорился с капитаном либерийского судна, что за один небольшой камешек, размером всего с булавочную головку, необработанного алмаза, который старый шаман достал из своего бубна, он доставит путников в далёкий порт Находка, куда судно должно зайти за грузом леса. На следующий день сухогруз под либерийским флагом, с капитаном-малайцем, филиппинским экипажем и двумя необычными пассажирами вышел в море и взял курс на Находку.
11
В последние дни в гостинице «Находка» наблюдалось заметное оживление. Персонал озабоченно носился по вестибюлю и по этажам, суетливо перетаскивая мебель и гостиничное оборудование и что-то горячо обсуждая втихомолку. Из отрывочных фраз случайный посетитель смог бы понять лишь то, что на днях в гостинице ожидается прибытие неких знатных иностранцев, с коими следует обращаться очень бережно, не хамить, как всегда, прибирать за ними как следует, подготовить под них два люкса на третьем этаже, а в ресторане повара срочно осваивали блюда итальянской и немецкой кухни, из чего можно было заключить, что гости ожидаются именно из этих европейских стран.
Уборщица тётя Груня, недовольно ворча, в третий раз закончила протирать и без того сияющий пол в вестибюле и вышла на крыльцо вдохнуть свежего воздуха, когда к гостинице подрулила шикарная иномарка с дипломатическим номером и из неё вышел упитанный монах в чёрной сутане. На шее у него болтался массивный серебряный крест, а на сутане с правой стороны груди горел золотом значок с изображением знаменитой папской тиары. Близоруко щурясь и широко улыбаясь, он раскланялся со встречающей его дирекцией гостиницы, пожал им руки и, сослепу не разобравшись, пожал руку и едва успевшей избавиться от измученной швабры тёте Груне, отчего она крайне смутилась и покраснела, но невольно успела заметить в оттопыренном внутреннем кармане сутаны монаха тугие пачки новеньких зелёненьких денежек.
– Ишь ты, – удивилась она, – божий человек, а доллары любит. И куда же он их тут девать-то будет? Уж не на девок ли?
Она нахмурилась, сплюнула и украдкой
