видели перед собой не живого человека, а призрак. Впрочем, я и сама себя такой ощущала. Лишь бледной тенью той Миры Александровны Ларионовой, которой была в прошлом. Да и выглядела наверняка соответственно – бледная, лохматая, с синяками от бессонных ночей под глазами, небрежно одетая. Как говорится, краше в гроб кладут.
Из квартиры доносились звуки включенного телевизора, но больше, кажется, ничего. Может, мне повезло, и Загорский все-таки живет один? Если бы сейчас тут появилась его супруга с вопросом «А кто вы девушка, собственно, такая и чего вам надо от моего мужа?», я бы, наверное, тут же развернулась и ушла.
– Я… могу войти? – спросила я. Чувствуя себя в эту минуту лисичкой из сказки. «Я не потесню вас: сама лягу на лавочку, хвостик под лавочку, скалочку под печку».
Вот только я не такая хитроумная. Иначе не оказалась бы сейчас в такой паршивой ситуации. Выкрутилась бы.
– Входи… – Мирослав чуть подвинулся, и я шагнула в квартиру. В ней странно пахло – как будто никто здесь не жил долгое время. Обычно у каждого жилья есть собственный запах, и он ощущается совсем иначе. – Ты… странно выглядишь.
– Плохо, да? Знаю. А можно мне в душ?
– Иди, – он кивнул на узкую дверь. – Только что-то не похоже, чтобы у тебя была при себе смена одежды. Погоди, принесу чего-нибудь из своего.
В этом весь Мир – в любой, даже самой непонятной, ситуации он остается джентльменом. От того, что мне предложили его собственные вещи, сердце забилось быстрее. Не какие-нибудь женские, оставшиеся от прежней или нынешней подружки!
Ох. О чем я вообще думаю? Я ведь должна была порадоваться тому, что мой бывший после моего ухода устроил свою личную жизнь, а в итоге радуюсь тому, что он ее не устроил.
Глава 4
Все еще казалось, будто мне это только снится. Я ведь только недавно о ней думал. Вспоминал нашу последнюю встречу, последние слова, которые я от нее услышал.
Это все осень – пришла и напомнила.
Но в ванной шумела вода, а у двери осталась небрежно сброшенная обувь. Женская. Такой у меня в квартире сроду не бывало.
Я вообще, кажется, еще ни разу не приводил сюда женщин. Нет, монахом, конечно, не жил. За эти годы у меня случались порой ни к чему не обязывающие связи, на которые уходила часть выкроенного от работы времени. Но сейчас я даже лиц этих девушек толком вспомнить не мог. А вот Миру каждый чертов день помнил так, словно мы виделись еще вчера.
Она изменилась. Повзрослела и, чему я даже не удивился, похорошела. Как хорошеет, расцветая, бутон розы. Что-то изменилось во взгляде. Он точно стал холоднее, тверже. Старше. Как будто время оставило в ее зеленых глазах свой отпечаток.
А еще Мира выглядела усталой и настороженной, как кошка, которая, убежав от собаки, сидит у дерева в полной готовности на него взобраться.
Я не знал, где она жила все это время. Несколько раз приходил по знакомому адресу, но сначала квартира была все время закрыта, а затем там появились новые люди.
