ней собрала весь свет далёких фонарей и ближних звёзд и засветилась на столе керосиновой лампой. Вскоре тёмный огонь перетёк в стаканы.
– Ну, привет тебе, сынок! – сказал Алмаз.
– Ага, – ответил Сапфир, не чокаясь.
Байраков-старший вытащил промасленную бумагу из-под колбасы. Щёлкнул торшером в соломенной шляпке. Нацепил очки и сосредоточился.
– Со стихами завязал, да?
– Почему это?
– Ну, раз колбасу заворачиваешь. Вот это, кстати, неплохое… Слушай, давно хотел с тобой поговорить, – отец снял очки, аккуратно сложил их в пластмассовый гробик. – Баловство всё это. Бабье занятие. Вон мои фолианты только пыль собирают. Обложки, как могильные плиты.
Сын глянул на книжную полку, где на корешке одной из книг, самой массивной, золотилось имя: «Алмаз Байраков. Избранное».
– Съездил я в конце мая на свою родину – в деревню Кызыл Байрак. Зашёл в сельмаг, а там мои книги лежат рядом с галошами. Обложки серые, скучные, а галоши блестящие, весёлые. Галоши были даже ближе к литературе, чем мои книги. И они смеялись надо мной! Глядя на них, вспомнился Чуковский, мне захотелось обуть их и пошлёпать по весенним лужам. Я купил себе пару…
Сын слушал сгорбившись. Казалось, он спит.
– На каникулы приезжала Сабина. Открыла мне страничку в Фейсбуке. Я себе имя взял – Пушкин! К тебе заглянул. Познакомился с твоим окружением. Кривляние одно. Не поэты, а павлины. Я даже запомнил… э-э-э… «Я горел огонь…» мэ-э…. «Дрова из печки обваливались на пол…». Как коряво, как не по-русски!.. А уж сколько там гадости… Я оттуда вылезал весь в говне московских стишков. Вот не поленился, специально для тебя повыписывал. – Байраков распахнул блокнот на пружинке и начал цитировать. Каждую строчку он смаковал и накрывал матом. – Писать ты там стал хуже. Столько пустых стишков навалил. Краснеть за тебя пришлось…
Старик, кряхтя, выбрался из-за стола. По сброшенным стихам сына прошаркал к полке и снял свою книгу. Распахнул её торжественно – внутри зияла пустота.
– Я тут пристрастился козьи ножки крутить, – улыбнулся он. – У Зощенко вычитал, как их смолили солдаты. Ты не представляешь, сынок, как полезно курить самодельные папироски из собственных стихов!
Алмаз Байраков вернулся за стол, подобрал с пола бумажку со стихами, достал кисет – приспособленный под табачок старый портмоне – и принялся крутить ножку из стихотворения сына.
– Покупаю дешёвые сигареты, шелушу табак на поднос, добавляю туда чабрец, ромашку, зверобой и заливаю кипятком. Потом сушу. На, попробуй! – он протянул свёрнутую папиросу.
Сапфир затянулся, голову оплёл кокон дыма. Комната качнулась. Он подошёл к окну и высунулся в сад. Глаза различили крупные ромашки, в которых кто-то шевелился. Какая-то птица, похожая на птеродактиля, кружила над крышей. Он выдохнул табачный дым и наполнил грудь ночным садом. Бабочка в бежевом балахоне присела на висок и стала гладить щеку мохнатым веером. Пароход загудел
