ненаглядный Веля, жизнь её, сладость её…
Кудели на прялках становилось меньше, а клубки нитей толще. И вот первую скамейку подтащили к столу и девицы, по указаниям Славуньи, стали делить творог и сыры, раскладывать пряники и пирожки на деревянных и глиняных блюдах, разливать из гостевых жбанчиков, составленных под столом, квас для девок и брагу для парней. Блюда заставили весь стол, и обилие еды поднимала настроение не хуже вина.
Первыми на угощение набросились дети, за ними потянулись парни. Девицы старались выглядеть сытыми и скромными, и неспешно принимали из рук Славуньи и Ванды куски хлеба и пряники. Дети хватали всё, что ближе лежало, парни налегали на кружки с брагой. Её разливал Велемир, в первую очередь, не забывая себя самого.
Проснулся Сотя, когда Итиру пришлось встать, и он сонно добрёл до стола. Дива тут же сунула ему в руки кружку с квасом.
– Пей, скоро домой.
– А что, песни не пели, и драки не было? – удивился Сотя и тут же успокоил себя. – Значит, я ничего интересно не проспал.
Перекусив, девицы затянули песню и самые смелые из них стали топтаться в центре комнаты, поглядывая друг на друга. Мало кому из девок придётся остаться в родной деревне, увезут, исключая кровосмешения с родственниками, но всё равно подросткам хотелось нравиться, веселиться и надеяться на будущую лучшую жизнь.
Наконец-то Итир достал свою дудочку и засвистел весёлую песню. Её подхватил муж Славуньи, Илонег, весь вечер просидевший у печи, стругавший кружки и ждавший, когда можно будет достать гусли и вдоволь наиграть песен.
Трогая дрожащие жилы на ясеневой доске, Илонег тонко пел слова древней песни и не замечал, как жадно на него поглядывали молодые бабы, и как ревнует Славунья.
Мы дойдём до леса, до дремучего.
Мы найдём поляну у болота тайную.
Ляжем мы на мох на мягенький,
И любить друг друга станем яростно…
Деревня Явидово. Любаша
Луна светила вполовину, облака постоянно наплывали на неё и на звёзды. Скоро небо заволокло и начал сыпаться сверкающий мелкий снежок.
Люба шла по наитию, чувствуя под ногами утоптанную дорогу, замечая сбоку валуны сугробов и дома, с редкими тусклыми оконцами из тех, что ещё не были задвинуты досочкой-ставней на ночь.
Неожиданно ноги в лаптях разъехались в том месте, где днём разболтались соседушки с вёдрами на коромыслах, и вода накапала скользкую лужу, став теперь наледью. Любаша упала навзничь, платок сбился назад, тулуп и юбки задрались, и она ощутила голой попой холод льда. Но главного, она не отпустила, прижав руки к груди – свёрток с ещё не застывшим мясом и уворованные кишки не выпали на дорогу.
Встав только с третьего раза, скользя и опираясь на сугробный вал, Любаша нащупала проход к дому. Боясь снова поскользнуться, она обняла чур[26] медведя в воротах, вырезанный её супругом Ратибором. Отдышавшись, пошла к крыльцу, щурясь от налипающих на ресницы снежинок и стараясь
Чуры – вырезанные из дерева или камня изображения древних богов.
