сестричка Аня появилась вовремя с кровью, которой у нас хронически не хватает. В общем, выдюжишь.
Врач похлопала меня по плечу, и эхо похлопования отдалось в зарастающих рёбрах и внизу пустого теперь живота.
Антонина Георгиевна вышла, и я прилегла на кровать, успокаивая потревоженное болью тело.
Вот когда показывают по телевизору мордобои, они же, киношники и телевизионщики дурят людей! Это же так больно! Мордуют и мордуют друг друга, да ещё со смачным звуком, да по одному и тому же месту по пять-шесть раз. Дать бы такому режиссёру-постановщику три раза по башке, пусть ощутит на себе всю силу своего, извиняюсь за выражение, искусства.
Я бы ещё лежала и жалела себя, до выписки оставалось несколько часов, но неожиданно в палату ввалилась тётка в распахнутом запятнанном тулупе. Под тулупом топорщилась расстёгнутая вязаная кофта, под ней трикотажное платье модели «муж меня бросил тридцать лет назад».
На голове женщины пестрел разноцветный платок, второй серый пуховой, размером со столовую скатерть, она держала в правой руке. Тут тётку кто-то подтолкнул сзади и в палату, цокая по линолеуму копытцами, вошла здоровенная коричневая свинья. На толстой шее сверкал собачий ошейник в гранёных металлических заклёпках.
– Вот, – сказала тётка, глядя на меня и вытирая рукавом лицо. – Отдаю, меня зовут Полина. Откупиться у меня денег нет, а Хавронья у меня самое ценное, пусть теперь будет оторвыщь.
– Да вы что? – Я взмахнула обеими руками, с пальцами в гипсе. – Вы о чём?
Свернув на рукаве тулупа серый платок, чтобы он не волочился по полу, женщина облегчённо вздохнула.
– Хавронью тебе, Маша, отдаю. Буквально отрываю от сердца.
«Оторвыш» уселась на попу, вернее, задницу, и с любопытством оглядывалась. Я признала в хрюшке ту самую особу, что приходила к нам под окно больницы.
– Куда я её дену? В хозяйственный магазин?
Тётка меня не слушала. Она села на корточки и поцеловала свинью во влажный пятачок.
– Она такая умная! А красавица! – Кряхтя, тётка Полина встала с корточек. – Это за то, Маша, что ты меня в тюрьму не посадила.
Заявление было для меня неожиданным.
– Послушайте, не нужен мне этот роскошный подарок.
Оранжевый голос, хихикая, напомнил русскую пословицу: «Не было у бабы печали, купила баба порося». Тут же влез с комментариями бирюзовый голосок: «Французы говорят – купил козу, и понял, что до этого был счастлив». «Чё переживать-то? Пустить эту Хавронью на окорока, и никаких проблем, сплошная прибыль», – резюмировал Болотный, самый противный мой внутренний голос.
Пока я прислушивалась к своим мыслям, тётка накинула себе на голову пуховой платок и запричитала:
– Ой, ничеготочки ты не понимаешь, Маша. При тебе, да при братике твоём, а он ко мне, красавец-умница, три раза в гости заходил, Хавронья моя будет ухоженная и сытая.
Тётка с интересом оглядывала палату, Ниночку, и особенно Аню.
