художников, которые толком рисовать не умеют, ляпают краски на холст, как попало, может, даже закрыв глаза или повернувшись спиной. А Ишхан не только скульптор, но даже и рисовальщик неплохой, это факт, так что неизвестно, сделают еще из жирафы великое творение, объявили же гением Модильяни, и теперь его подружка Жанна красуется в музеях… Но нет, не хочу! А кто тебя спрашивает, чего ты хочешь? Да и никому не ведомо, войдет ли Ишхан в историю, как художник или скульптор, может, скорее, в качестве мужа Риты?..
– На твоем месте, Князь, – сказала она, – я бы держалась за Риту покрепче. Талантливая она у тебя.
– Зачем мне ее таланты, – усмехнулся Ишхан. – Я сам талантливый. Двух гениев на семью многовато, а? Как считаешь?
И не поймешь, шутит или нет.
– А почему ты небритый ходишь? – спросила вдруг Ира. – Горячей воды, что ли, нет? Так электробритву купи. Или подарить тебе?
– Мода теперь такая, – сказал Ишхан, проведя машинально рукой по щеке.
– Фи! – произнесла Ира выразительно.
– Естественная реакция. Наш ответ Чемберлену, – туманно пояснил Ишхан, откликаясь скорее на собственные недавние мысли.
– То есть?
– Прекрасный пол стал выглядеть отталкивающе, вот сильный и ощетинился. В прямом смысле слова.
– Ну-ну! – Ира приподнялась и заглянула в большое зеркало, повешенное низко над приземистым комодом.
– Это к тебе не относится, – сказал Ишхан торопливо. – Это я вообще.
– Понятно. Прекрасный вообще, а сильный в частности? Несоответствие вышло. Пожалуй завтра я встречу тебя непричесанной, ненакрашенной и в старых тренировочных штанах Давида.
– Склонность к авторитарности женщину не украшает.
– Какая авторитарность? – удивилась Ира. – Свободный выбор.
– Завтра приду бритый. Обещаю.
– Сделай одолжение. Нет-нет, не притрагивайся ко мне. Терпеть не могу, когда колются.
– Ск-котина! – буркнула Рита, подобрала упавшую на пол тряпку, которую, протирая стол, непостижимым образом обронила, и сердито швырнула ее в мусорный ящик, пробормотав вслед: – Чтоб ты провалилась!
Непонятно было, впрочем, адресована ее реплика тряпке или себе, в последнее время она нередко испытывала хотя и минутную, но самую настоящую ненависть к тому неуклюжему существу, каким становилась, провозившись на кухне несчастных пару часов и ухитрившись при этом устать до изнеможения, до того, что слезы наворачивались на глаза, неуклюжему, неловкому, ронявшему все подряд, бившему без конца чашки и тарелки, чего прежде с ней почти не случалось, протиравшему один перепачканный шкафчик, чтобы тут же пролить какую-нибудь дрянь на другой, да вот сию минуту, перед тем, как за тряпку взяться, дрогнула рука, и яйцо вместо того, чтобы попасть в фарш, оказалось на столе.
