все песком и последовавший исход народов с некогда благодатной земли в сторону Англии, Скандинавии, России и других регионов.
– Так я же не приспособлен к жизни на суше, язык испанский еще кое-как разумею, но ничего более не знаю, что делать, а если грабители? – Кондрат стушевался23.
– У нас есть еще полгода, я распоряжусь, тебя обучат лучшие абордажники24 эскадры, в государственном устройстве и истории самолично тебя обучу, ну а морскому делу никто лучше Волка тебя не навострит.
И дни полетели один за другим. Подъем и без того ранний сопровождался обливанием холодной водой, скорым завтраком и постоянными схватками то с одним, то с другим бойцом абордажных партий. Причем, против кого-то требовалась ловкость, против другого сила и обманный прием. Сперва ничего не выходило, но через несколько недель, в ходе которых Кондрат не сдавался, а проявлял присущую ему твердость духа и достаточное разумение, кое-что начало получаться. Увидит глаза противника мелькнули вправо, значит и топор оттуда полетит, а нога ослабла, значит по ней ударить нужно, вскоре все стало налаживаться. Кондрата командир абордажников Семен Булат обучил и навыку борьбы с несколькими противниками приговаривая:
– Ты закрутись как волчок, и каждому в уязвимое место и ударь, кому в горло, кому в пах или пузо, опять же что преследуешь, или жизни лишить, или на время обездвижить, да проучить. Душу то погубить каждый может, только за нее ответ держать затем придется, вот и сумей и в поединке выжить и лицо сохранить.
– А какой поединок самый сильный у меня может быть? – спросил окрепший пятнадцатилетний Кондрат, смотря на командира одним глазом, а вторым на проплывающий вдалеке берег Иберийского полуострова, на котором и располагалась Испания с Португалией.
– Самый сильный поединок у любого человека с самим собой! – назидательно сказал Булат, – любого можно победить силой или ловкостью, пистолетом или палашом, не сейчас так потом, но от себя никогда не уйдешь, и если не поддашься лености, чревоугодию, соблазнам сытной жизни, будешь самым сильным и проживешь достойную судьбу как предки наши, и будут тобой гордиться.
И тренировки продолжились в тесных трюмах корабля «Рафаил», развивая навык ориентирования в темноте, на мачтах и раскачиваясь на фалах, развивая ловкость и акробатические способности. Но в перерывах Волк рассказывал об устройстве судна, распределении грузов, питании и быте матросов, учил вязать узлы, и многое другое, тряся концом фала:
– Кроме этой веревочки у тебя в руках ничего может и не быть, а я научу тебя соплю сделать и гамак их нее, связать зверя, чтобы не шелохнулся, и силки на мелкого зверя поставить, противника обездвижить опять же, куда без веревочки то.
– Вроде бы как просто, а как сложно, – сказал никак уже не тянувший на соплю Кондрат, а голосом, в котором чувствовались первые басовые нотки спросил, – а зачем в канат красная нить25 вплетается?
– Канат с флота
Не тушуйся! (подбадривающий возглас: бодрись, не робей!). … Стушевался на экзамене. (В "Дневнике писателя" за 1877 г. Достоевский говорит, что слово "стушеваться" в литературе впервые употребил он: "Вот тут-то, на этом чтении ("Двойника" у Белинского в 1845 г.), и употреблено было мною, в первый раз, слово "стушеваться", столь потом распространившееся".)
Абордажники-рукопашники же вооружались следующим образом: первый взвод (который чаще всего и решал исход боя) – пара пистолетов у каждого бойца, в качестве холодного оружия – интрепель (абордажный топор) и тесак либо палаш; второй взвод – абордажная пика и интрепель, тесак или палаш (в зависимости от эпохи, норм снабжения и т.п.), у некоторых бойцов – также пистолеты. Причем пистолеты были основным оружием абордажников.
В романе "Родственные натуры" Гёте пишет: "Нам довелось слышать, что в английском морском ведомстве существует такое правило: все снасти королевского флота, от самого толстого каната до тончайшей веревки, сучатся так, чтобы через них, во всю длину, проходила красная нить, которую нельзя выдернуть иначе, как распустив все остальное, и даже по самому маленькому обрывку веревки можно узнать, что она принадлежит английской короне. Точно так же и через весь дневник Отселе тянется красная нить симпатии и привязанности, все сочетающая воедино и знаменательная для целого".
