провалившись внутрь, неожиданно легко растекся и явно начал дио… диокси… в общем, приводил меня в норму с ужасающей скоростью.
– Всегда рада. – Агнесс снова дернула носиком, на этот раз в показушной гримаске из-за моей сигареты. – Все же проще, э-э-э, как у вас там, у москалей-большевиков говорят… пареной репы.
– Давай, Агнес, жги глаголом и проницай проницательностью, аки рентген.
– Кроу, не стоит считать, что такие вот слабенькие трюизмы делают тебя интеллектуальным покорителем женских сердец. Женщины любят приятный мед в ушки, а не этот вот сарказм с кислой мордой. Фу на тебя, Кроу, не разочаровывай меня сильнее, чем есть.
– Знаешь, – я налил еще адского черного варева от панны Ковальски. – Что мне всё это вот напоминает?
– М?
– Мы с тобой как двое учеников средней школы, искренне симпатизирующие друг другу, но совершенно не умеющие превратить это всё в правильно-взрослое состояние. Не хватает только постепенного сближения и неожиданного страстного поцелуя с продолжением.
– Да? – Агнесс явно призадумалась. – Ну, хорошо. Давай серьезно, если уж так. Тем более, что неожиданно-страстные лобзания с тобой в текущем виде… Грозит воспаленной кожей на половину лица. Ты чего не бреешься, Алекс?
И тут… и тут проснулся Вортигерн, все это время старательно изображавший из себя чучело, незаметно оказавшись на платяном шкафу:
– Прямых речей от женщин не жди
В её «уйди» звучит не уходи!..
Странно, но Роецки явно расслабилась и сейчас почти подпрыгнула, уставившись на ворона:
– Матка Боска Ченстоховска, Кроу, что это за… чтоб меня черти взяли!
– Вот уж кому-кому, Агнесс, но точно не нам поминать нечистых, зная про их существование, верно?
Она покосилась на меня, на Вортигерна, снова на меня. И ткнула в птицу пальцем:
– Это, мать его за ощипанную гузку, кто такой?!
Ворон перелетел на мое плечо и расселся как на любимой жердочке. Кракнул и:
– Как можешь ты судить о том,
Чего не знаешь…
И моргнул агатовым глазом.
– Это Вортигерн, ворон-гонец, – сказал я и, неожиданно, решил погладить птицу.
Та оказалась удивительно теплой, гладкой и приятной. Почти как кошка, разве что отличие небольшое – получить клювом даже больнее, чем практически мягкой лапкой.
– Сволочь, – констатировал я, – а ведь скормил тебе вчера половину своего сендвича.
– Откуда он? – Агнесс прищурилась. – Как давно с тобой, как появился, что делает, поч…
– Тихо-тихо, тихо-тихо, – сказал я по очереди, сперва возмущенно затрещавшей птице, потом яростно кося на мою гостью, – он тут лет триста, попав с первыми переселенцами, вернее, с тем самым домовым. Достался пани Ядвиге в наследство от прежних хозяев.
– Подожди.
Роецки опустила руку во внутренний карман и достала
