ты ждешь от труса? – Губы старухи искривились в презрении, и она поглядела в окно куда-то далеко-далеко. – Когда-то давно эти душегубы-охотники, как два татя, забрались в дом и убили ее спящую – сподручней застать ведьму врасплох, чем позволить ей выпустить когти. Мальчишка заливался слезами, но не от горя, а от страха за свою жизнь. И едва лунный блик, отраженный от лезвия, ударил серебром ему в глаза, он закричал, прося пощады у убивших так подло его мать… Единственный из нас, кто предал свой род, кого воспитали наши враги и кто убивает нас…
Показалось, что ее глаза смотрят прямо в мои, хотя я по-прежнему оставался невидим. Больше медлить было нельзя. Я ринулся вниз, и предсмертный вой старухи смешался с яростным воплем Катерины, бросившейся на меня. Амулет сверкнул в электрическом свете, и я снова стал видим. Ударил ножом повторно, но на этот раз немного промахнулся. Женщина харкнула кровью прямо в лицо – я попал ей вместо сердца в легкое. В агонии она вцепилась в меня когтями, расцарапав щеки, и упала рядом с матерью.
– Мама! – к телу Катерины метнулся мальчишка, но его успел поймать Доминик, как и Петр – Элишку.
– Пустите! Пустите меня! – рычала она в ярости. – Дайте добраться до ублюдка – я убью его!
– Не хочешь закончить, Ян? – спросил Петр.
Я оттирал кровь с лица грязным кухонным полотенцем.
– Чуть позже.
Он бросил девушку на табуретку, скрутил за спиной руки, связал.
– Мальчишку не тронем – он пустышка.
Доминик отпустил сына Катерины, и тот с рыданием бросился к Элишке, уткнулся лицом ей в колени.
– Я вызвал «Скорую» – у мужчины на лестнице случился сердечный приступ.
– …когда некоторые вылетели в окно, – прошипела в злобе Элишка.
«Как на это посмотрят они? Что из-за тебя пострадал человек?» Глаза, полные слез, с ненавистью смотрели на меня. Халат распахнулся, обнажив грудь. Я слизнул черную кровь с ножа. «Почему? – вновь подумала она. – Почему ты ненавидишь и убиваешь нас? Ты… ты ведь ничем от нас не отличаешься». – «Откуда тебе знать, кого я ненавижу? – ответил я. – Откуда?»
Я достал из мойки половник, сполоснул под водой и налил себе в тарелку супа.
– Ты собрался есть прямо здесь? – полюбопытствовал Петр. – А я думал – это мы закоренелые циники.
– Жаль, добро пропадает. Старуха изумительно готовила – была лучшей кухаркой в городе, несмотря на весь этот бедлам, – я обвел взглядом кухню. – А какие вацлавские колбаски жарила. И бехеровку сама делала, добавляла туда свои особенные травки. Может, еще осталось.
Я заглянул в шкафчик, извлек початый штоф и три стопки.
– Не хотите за компанию? Или вам брезгливо?
– Лучшая кухарка, говоришь? Что ж, почему нет…
Я разлил настойку.
– За упокой их грешных душ, – произнес Петр.
Мы сели за стол, выпили, покряхтели и взялись за ложки. Я чуть подул на суп, выдохнув заклятие,
