к Стене, надо пройти контроль не менее строгий, чем в аэропорту: с металлоискателем, с раскрыванием сумочек. Никакой записки я, конечно, не заготовила, а потому, протолкавшись к Стене, просто прижала к ней ладонь и подумала: пусть у Дашки все будет хорошо.
Людмила предоставила группе возможность двадцать минут погулять и, так сказать, «оправиться». Оправившись, мы с Любкой отошли в сторонку покурить. Курила, впрочем, одна Любка.
– Кирка, да ты на ходу подметки режешь, что это с тобой на старости лет?
– Ты о чем?
– А ты не заметила, как тут один дядечка просто глаз с тебя не сводит?
– Где, какой?
– Сейчас я его не вижу. Он из нашей группы, довольно пожилой, но интересный.
– Пожилой! Мы и сами с тобой уже пожилые!
– Ничего подобного, мы еще хоть куда!
Приехав в Израиль, Любка пережила уже три бурных романа.
– Если хочешь знать, мы еще только вступаем в возраст элегантности, – заявила Люба.
– Ты мне напоминаешь одну мамину приятельницу. Когда мне было года тридцать два, я ей сказала, что уже вступила в бальзаковский возраст, так она на меня просто накричала, теперь, мол, все изменилось, и это она в бальзаковском возрасте, а ей было лет шестьдесят пять.
– Неглупая, надо сказать, тетка была. Что-то я сейчас не вижу твоего поклонника. Ну ничего, появится, покажу.
– А сейчас, господа, – сказала Людмила, – мы с вами поедем в мастерскую скульптора Н. Его вдова любезно предоставила мастерскую культурному обществу. Там нас ждет небольшой концерт камерной музыки и возможность передохнуть. Скульптор, гордость израильского искусства, погиб несколько лет назад. В субботу ортодоксально настроенные элементы натянули проволоку поперек дороги, а он ехал на мотоцикле и разбился насмерть.
– Да, страшная штука фанатики, – произнес кто-то рядом, – и еврейские фанатики ничем не лучше других.
Когда мы вылезли из автобуса, Людмила попросила нас подождать несколько минут.
– Кирка, внимание, он опять на тебя лупится.
– Где?
– Вон тот, слева, в голубой рубашке.
Действительно, мужчина лет шестидесяти пристально смотрел на меня, можно сказать, сверлил взглядом. Однако это был не столько мужской взгляд, сколько попытка то ли что-то вспомнить, то ли привлечь внимание.
Что-то в нем мне тоже показалось знакомым. Нет, я определенно его знаю. Мне не хотелось встречаться с ним глазами, прежде чем я вспомню, кто же он такой. И вдруг маленькая женщина в желтой панамке крикнула:
– Марат Ильич! Марат Ильич! Идите сюда!
Вот так номер! Марат! Марат в Иерусалиме! Чудны дела твои, Господи!
– Кирка, это что, тот Марат? – У Любки глаза на лоб полезли.
– Кажется, да.
– Что значит – кажется?
– Любашка, да я же его почти двадцать лет не видела… Смотри, он идет сюда, что же делать…
– Кира,
