привстав в стременах, произнёс я, а потом убрал лук в налу́чье и потянул поводья.
Гнедой жеребец недовольно всхрапнул и дёрнул ушами, но всё же свернул с поросшей мелкой, но густой травкой дороги и пошёл по мешанине из чабреца, клевера и мышиного горошка, распугивая зелёных кузнечиков, которые прерывали свою незатейливую стрекотню, дабы потом сызнова начать её в сторонке.
– Ну ты и глазастый, – с усмешкой произнёс Мирослав, остановив своего коня.
– А что глазастый? – спросил я. – Его за версту видать было.
– Так уж и за версту? – хитро протянул мой нынешний попутчик.
– Ну, не за версту, но за полверсты, уж вестимо. Тебе что, заяц не нужен? Вон какой упитанный. Мы его сейчас с солью, луком и листом лавра в глине запечём, пальчики оближешь, – произнёс я, перегнувшись в седле и подхватив свою добычу вместе со стрелой.
Зайца я подвесил петлёй пеньковой верёвки к передней луке седла, заставав серую мохнатую тушку, испачканную кровью, болтаться, как куль при каждом шаге Сплюшки. Гнедой и вправду любил вздремнуть при каждой удобной возможности, и казалось, что его можно даже не кормить, дай только посопеть вволю. Жеребец снова недовольно покосился карим глазом сперва на дичь, а потом на меня, словно осуждая.
– Я не супротив мясца. А что за лавр?
– Дык, привык в походе до Царьграда. Пряность такая. Её тамо все едят. Ныне не упускаю возможность выторговать у купцов по бросовой цене. Я-то знаю истинную цену.
– Ты в Царьграде был? – неподдельно удивился Мирослав.
Я вернул скакуна на дорогу, поглядел на медленно ползущий обоз и кивнул.
– Я с купцами дважды ходил. Красивый город, богатый, и там всегда лето.
– Когда же ты успел?
– А когда Ждана, жена моя, померла от ветряного мора, тогда и подался куда глаза глядят.
Мирослав покачал головой, мол, дело житейское. Эта зараза многих уносит каждое лето и каждую зиму.
– Ей было вот столько годов, – произнёс я, и начал считать по пальцам, – десять да ещё шесть. Мне на год больше, то бишь десять да семь.
– Ты счёту обучен?
– И счёту, и грамоте, – ухмыльнулся я, – полезные умения.
– Я бы побывал в Царьграде, да пять девок у меня, проклятущих, и все погодки. И всем на приданное горбатиться надо, – вздохнул Мирослав. – Сызнова жениться не хочешь?
Вот не любил я, когда меня спрашивают о женитьбе. Перегнувшись в седле к самой земле, на тихом ходу Сплюшки сорвал горсть спелой костяники. После сунул ягоду в рот, потянулся за пазуху и вынул оттуда потайной мешочек.
– Не хочу пока. Ждану я не любил, но привечал, женившись по указке матушки, но и не бил её, да и бранил нечасто. Хорошая она была, ласковая и работящая. А после смерти не вижу ей замену, – ответил я, высыпав на ладонь несколько серебряных чеканок. – У охотников пушную рухлядь взял, да в Византии продал. Часть себе на час невзгод
